Ангел мой, Вера

— Имена Церквей тоже, но… — Мне было стыдно конфузиться — словно я и впрямь провинциальная барышня. — Может быть, «се, иду скоро», и то, что одну из Церквей Бог сохранит от искушения, которое придет на всю землю.

Я замолчала, поняв, что все смотрят на меня.

— Lise, — мой собеседник обратился к Кологривовой, — благодарю вас за чудесное знакомство. Впрочем, мы не представлены.

Он встал с кресел и подошел ко мне. Я тоже поднялась.

Князь Александр Николаевич не стал, вопреки ожиданию Юрия Никитича, подробно толковать прочитанное. Он только сказал:

— Я мог бы рассказать, когда было время Эфесской церкви, а когда настало время Лаодикийской и каким испытаниям подвергалась и подвергается каждая из них. Все это есть в истории. Однако ж вот что нам, малому стаду братолюбцев среди народоправного времени, говорит Господь: «Поелику ты сохранил учение Мое о терпении, и Я сохраню тебя от годины искушения, которая придет на всю вселенную, чтобы испытать живущих на земле. Се, иду скоро; держи, что имеешь, дабы кто не предвосхитил венца твоего». Прошу вас, Lise, велите подать чаю.

За чаем князь подозвал меня к себе.

— Должен вам сказать, Вера Алексеевна, что знаю о вас — однако если бы и не знал, многое понял бы по слезам на ваших глазах, когда вы слушали писание Иоанна. Вы, должно быть, много переносите и имеете терпение, но подумайте, не оставили ли вы первую любовь свою. Горело ли в вас сердце, когда вы были молоды? Думали ли вы служить Богу, оставив суету света? Я угадал, не так ли? О, для этого не надо быть пророком. Прошу вас завтра ко мне, мы поговорим подробнее.

Сестра, несмотря на любопытство, накануне не дождалась меня и давно спала, когда я вернулась от Кологривовой. Наутро я сообщила ей, что и сегодня поеду с визитом, на сей раз к князю Голицыну, бывшему когда-то Обер-прокурором Святейшего Синода. Та только покачала головой, а потом задумчиво сказала:

— Впрочем, я за тебя рада, тебе давно пора развеяться. Я вполне согласна с Артамоном Захаровичем — не стоит ездить только на могилы детей, надо же и с людьми видаться.

Сестра ничего не поняла, и Артамон, должно быть, не понял бы. То, что я услышала вчера, было естественным продолжением всех моих горестей — как если бы простой сельский напев вдруг был подхвачен и сыгран скрипичным квартетом.

Когда я вошла в гостиную князя, мне навстречу поднялся вчерашний знакомец, Юрий Никитич, просивший князя растолковать Писание.

— Вера Алексеевна, я счастлив вновь видеть вас. Князь Александр Николаевич просит простить, что не может вас встретить. Поверьте, только неотложные дела могли помешать… — заговорил он, слегка напирая на «о», и мне послышалось в этом нечто знакомое — похоже говорила моя Софьюшка. — Он выйдет не позже чем через полчаса. Вы можете располагать мной, если эта замена покажется вам…

Я подумала, что вчера, при князе, он держался увереннее — во всяком случае, договаривал фразы до конца.

— Или же, если вы предпочитаете чтение… хотя в гостиных, может быть… приятная беседа… — Юрий Никитич махнул рукой и рассмеялся, увидев, что я с трудом сдерживаю улыбку. — Простите меня, я не привык вести светские разговоры и чувствую себя провинциалом.

— Я родилась в Ярославле, а выросла в Вологде, — сказала я, надеясь успокоить его. Он вскинулся.

— Вот как? Мы соседи, я родился в Костромской губернии, и совсем недавно оттуда. Но…

Мой собеседник явно не знал, о чем говорить. Я посмотрела на толстую книгу, лежащую на столике. Должно быть, ею и предполагалось меня развлечь, взамен приятной беседы.

Проследив мой взгляд, Юрий Никитич улыбнулся.

— Вот, извольте видеть, толкование на Иоанново Откровение. Здесь объяснено то, о чем вчера князь упомянул, говоря об именах Церквей, которые есть в истории. Сказано также и то, что мы живем в последнее, народоправное время, в век, когда мы все пытаемся постичь бедным человеческим разумом…

— Князь сказал вчера — мы братолюбцы среди народоправного времени? — вспомнила я. — Почему братолюбцы, и разве наше время можно назвать народоправным… впрочем, конечно, Франция или Америка?

— Разумеется! Франция, о чем пишет Юнг-Штиллинг в этом толковании, и все прочее, что совершилось уже после его кончины, — перебил он меня почти невежливо, но наконец-то перестал запинаться. — Поэтому наше время и зовется народоправным. Простите, Вера Алексеевна, но, должно быть, вы не знаете греческого языка? «И ангелу Лаодикийской церкви напиши…» Лаодикия — народоправие. «Лаос» — народ…

— Погодите, — внезапно поняла я. — Филадельфийской — братолюбивой? Князь говорил, что нам, бедным братолюбцам, сказано то же, что и ангелу Филадельфийской церкви.

Юрий Никитич в порыве вдохновения вскочил с места.

— О да, да! А теперь прошу вас, догадайтесь же и спросите меня о главном, или сами скажите. Вы и вчера об этом заговорили, ибо это прежде всего услышали в словах Иоанна…