Ангел мой, Вера

В сентябре того же года князь Голицын вновь пригласил меня к себе, как он писал, «по весьма важному нашему делу», подчеркнув «нашему». Я обрадовалась, поскольку до этого боялась, что никаких «наших» дел для князя больше нет и он погрузился в отчаяние.

— Вера Алексеевна, — Александр Николаевич замялся, — у меня до вас просьба, подобная тем, которые вы исполняли в прежние времена. Юрий Никитич был в Сергиевой Лавре и узнал нечто о живущем там юноше, сыне бывшего раскольнического священника, который вернулся из раскола, услышав пророчества своего сына. Теперь они оба обитают в Лавре, под опекой игумена Антония. Юрий Никитич говорил мне, что этому юноше открыто многое и что до времени велено держать его слова в тайне — чтобы не прельстить народ.

Последние слова князь произнес словно с недоумением. Потом посмотрел на меня и вздохнул.

— Я буду искренен перед вами. Сейчас я передал слова игумена Антония, а он ссылается на владыку Филарета. Филарет и сам когда-то чаял того же, что и мы… и если он не забыл своих прежних чаяний, то должен пребывать сейчас в такой же тревоге, что и мы. Какого прельщения он опасается? Что народ бросит возделывать свои пашни, ожидая пришествия Христа? Должно быть, так. Иначе не могу придумать. — Князь вздохнул, на его глазах выступили слезы. — Вера Алексеевна, вот и прошел последний год, и многие признаки совпали, но не настало то царство, о котором предсказывал наш новый Иоанн. Все чаще я думаю: не вкралась ли ошибка в его расчеты, на год или на два, может быть? И не ошибся ли я, когда убедил его, что по всему видно — Россия, а не иная какая страна, будет страной святых, желанной и ему и мне? Или же народ соблазнится… ежели Моравия, а не Россия… — Князь, казалось, совсем забыл обо мне и заговорил шепотом, неразборчиво.

Я не перебивала его, боясь вопросов. Когда я потеряла двоих сыновей и поняла, что не решусь расстаться и с третьим, а потом узнала, что никакие усилия не помогут мне соединиться с Артамоном, мне было легко признать, что наша разлука продлится не более трех-четырех лет, а затем все изменится и настанет рай. Сейчас же… Не в том было дело, что я не видела сбывшихся признаков. Видела — а о многом знала со слов князя. Но внутренний голос, прислушиваться к которому меня научили новые друзья, говорил — «нет». Не было предвкушения радостной встречи, и казалось, что мое одиночество со мной еще на много лет.

— Филарет не желает говорить со мной о том. А сам я не могу поехать к Антонию. Вера Алексеевна, с вами они согласятся беседовать, и вы сможете их правильно расспросить — в вас соединился мужской ум с женской чуткостью…

Я вздрогнула. Много лет назад, в том доме, где я в последний раз была счастлива, в мой новенький альбом написали стихи, воспевавшие точно такой же характер у некоей Лаисы… или Леноры? Я тогда смутилась и не решилась спросить, кого имел в виду написавший — и не нарочно ли для моего альбома он сочинил стихи?

Митрополит смотрел сурово — тонкие губы сжимались как будто от гнева, изящные пальцы быстро перебирали четки, глаза были готовы метать молнии. Что-то в игуменском письме, которое я привезла ему из Лавры, его рассердило? Я быстро перебирала свои прегрешения и была готова привычно падать на колени.

— Что же вы, Вера Алексеевна, право… любопытны сверх меры. Я думал, молиться едете к преподобному Сергию, а вы… — Он слегка поднял правую руку, призывая меня к молчанию. — Да и князь Александр Николаевич хитрить изволит. Он ведь и меня расспрашивал о сем отроке, а я ему не ответил — так он своего ученика к высокопреподобию послал. Тот ничего не выспросил — теперь князь вас просит. Вы, мол, умнее Юрия Никитича… — Митрополит слегка рассмеялся, и я поняла, что он почти не гневается.

Помолчав немного, словно собираясь с мыслями, Филарет продолжил:

— Что же, узнали вы то, что хотели?

Не узнала, точнее, узнала даже менее, чем Юрий Никитич. К отроку Ионафану никого не пускали, а игумен Антоний сказал, что тот ничего особого не пророчил о конце света, все только обычное, что и от Писания известно.

Услышав о Писании, митрополит словно встрепенулся.

— А вы, Вера Алексеевна, изволите ли читать Святое Евангелие, и на каком языке?

Вопрос смутил меня. Евангелие я читала куда реже Откровения Иоаннова, которое равно хорошо знала на церковнославянском, на русском и на французском. У князя Голицына и у Кологривовой были одинаковые книжечки Нового Завета на русском языке, и, собираясь вместе, они читали Евангелие по-русски. Но князь Голицын неизменно грустнел, говоря о переводе Писания на русский язык, и вспоминал козни сильных мира сего, противящихся слову Божию. Я не знала, можно ли упоминать об этом при Филарете. Решила, что нет — сказала только про Откровение.

Митрополит посмотрел на меня своими пронзительными темными глазами, потянулся было к звонку, потом передумал, встал сам, подошел к шкафу с книгами, шелестя шелковой рясой, и достал точно такую же книжечку Нового Завета на русском языке.