Ангел мой, Вера

— Видели ли такую книгу прежде? Да не пугайтесь, не допрашиваю я вас. Сам знаю, что у князя она есть, да и не запрещено ее иметь. Вместе с ним думали когда-то, что просветим людей светом Истины, вместе велели ученым людям переводить Писание, как древле царь Птоломей… Только это и успели сделать — чтобы слова Иисуса Христа и учеников Его на нашем языке сказались, а то одни по-французски, другие по-церковнославянски читают. Так бы все вместе одно слышали… А уж дальше — нельзя, сказали. — Боль, прозвучавшая в голосе Филарета, отголоском отдалась и в моем сердце. — Что ж… не пришло время. Сердце царево в руце Божией…

Я почувствовала, что бледнею, и поспешно опустила глаза. «Нет. Нет. Не надо говорить, что царь волен в своих подданных, как отец в сыновьях… Все так говорят, и это всё об одном — о вечной разлуке с мужем, которая, несмотря на мою отчаянную надежду, не прервалась в прошлом году вместе со всем течением времени. Светлого царства на Востоке не случилось…» Когда Сашеньку против моей воли отдали в училище, мое решение не писать Артамону поддерживалось мыслью: «это ненадолго, а потом мы увидимся, когда мир изменится». А что теперь?

Судя по тихому шелесту страниц, мой собеседник искал что-то в книге. Потом вздохнул и — кажется — взял письмо, которое я привезла ему от игумена Антония.

— Да, и еще одно мне хотелось бы знать, Вера Алексеевна. Вы назвались вдовой полковника Муравьева, одеты в траур — а как же игумен пишет мне, что вы попросили поминать вашего супруга о здравии?

Я не называлась вдовой, никогда не позволила бы себе так сказать. Митрополит при первой недолгой встрече сам спросил, в трауре ли я (я отвечала утвердительно, поскольку не переставала горевать по детям) и кем был мой муж. Да, отчасти я слукавила, зная, что именно вдовой он меня и сочтет по моему облику… но — нет, сама я так не назвалась.

— Простите меня, владыка… мой муж жив. Но он…

Мысли мои метались в поисках самых невинных слов. Митрополит молча ждал — казалось, тоже хотел услышать, как я скажу об Артамоне.

— Он оказался замешан в заговоре двадцать пятого года, и…

Горло у меня перехватило, но я боялась плакать — здесь, в этом кабинете с сине-серебряными обоями, с книгами, с лампадой перед иконами, где все было таким стройным и строгим.

Филарет задумался, а потом медленно проговорил:

— Так, должно быть, потому вы и ждали конца света год назад.

Я долго говорила тогда. Митрополит Филарет внимательно слушал, иногда только направляя меня вопросами. Мне показалось, что он слегка усмехнулся, услышав мои уверения в том, что сам Артамон никогда не пошел бы против государя, однако его совратили, а он был доверчив, как ребенок, — и я постаралась более к этому не возвращаться. Не удалось удержаться от слез, рассказывая о смерти сыновей — младшего, с рождения болезненного, и старшего, который единственный хорошо помнил отца и был словно одной душой со мною. «Тогда обо мне и позаботилась сестра князя Голицына. Не знаю, где и что я была бы без нее». По моему рассказу выходило так, что только лишь из-за болезни детей я не смогла поехать к мужу в Сибирь. Почему-то мне стыдно было сказать человеку, не имеющему семьи, что я еще прежде того испугалась помещать сыновей в пансион на казенный счет, а никто из родных не стал бы заботиться о них так, как заботилась бы я.

Я говорила о том, как воспитывала среднего сына, похожего на Артамона, не желая отдавать его в чужие руки, зная, что он нуждается в бережной направляющей любви. Как уже почти два года назад Артамон против моей воли распорядился, чтобы Сашеньку отдали в училище, и я так и не простила ему этого. Как я вдвойне против прежнего кинулась тогда в молитву и ожидание вскоре грядущего Сына Божия. И как перестала, не дождавшись, понимать, зачем жить и что делать.

Митрополит слушал меня, переворачивая страницы Нового Завета и словно не находя какого-то нужного стиха. Когда же я замолчала, он решительно закрыл книгу, медленно осенил себя крестным знамением и вновь открыл. И улыбнулся.

— Что ж, Вера Алексеевна… не от себя скажу, а прочту благословенные слова Господа нашего Иисуса Христа. Вы ведь изволили ждать конца света… и он наступит, мы это знаем — нам неведомо лишь когда. Впрочем, каждого из нас Господь волен призвать к себе в любой день и час. И какие же слова мы от Него услышим? Вот что Сам Он говорит в притче.

Филарет начал читать, и я невольно подумала, что давно не слышала такого вдохновенного чтения. Каждое слово Писания будто сияло, как драгоценный чистый жемчуг.

«Когда же придет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую.