Ангел мой, Вера

«Милая, добрая Вера, мой единственный, бесценный друг, пусть будет все, что угодно, но я больше не вынесу твоего молчания. Я виноват перед тобой, я измучил тебя своими придирками. С самого начала я перекладывал тяжесть ноши на твои плечи. Даже когда ты — помнишь ли? — десять лет тому назад спросила, приехать ли тебе, хочу ли я этого… я ответил: нет, если… если разлука с детьми будет свыше твоих сил. Если! а решать опять оставлено было тебе, и я взвалил на тебя и бремя сомнений, и собственную вину. Я признаю это, видит Бог, как мне тяжело это признание. Милая, возлюбленная Вера, у меня нет другой цели в жизни, кроме тебя, до последнего вздоха…»

«Ты был прав, распорядившись судьбой Александра, — отвечала я. — Поверь, что причиной моей досады была внезапность, с которой всё произошло помимо моего участия, а не что-либо иное».

Письмо, которое предполагалось отправить с почтой, целиком было выдержано в том же тоне. «Пусть видят, что мы помирились», — с удовлетворением подумала я.

Собирая посылку для мужа, второе письмо — запретное, написанное на папиросной бумаге — я, как было уговорено когда-то, свернула в восемь раз и спрятала в подметку сапога. Я вдруг почувствовала себя девочкой, мечтавшей о недозволенных посланиях и тайниках… вот оно наконец и сбылось. Мне было и страшно и сладко оттого, что никто, никогда не прочтет это письмо — настоящее, полное признаний, — кроме того, кому оно предназначалось.

Глава 18. КУЗЕН

Летом 1838 года умерла матушка. Не скажу, что это стало для меня неожиданностью, хотя, казалось, запас физических и душевных сил у нее был воистину неисчерпаем: за минувшие годы матушка вынесла немало горестей, которых сулилась не пережить, начиная с моей свадьбы. Одна из этих горестей приблизила кончину моего несчастного отца, которого матушка пережила на двенадцать лет. В последний год она почти постоянно требовала моего присутствия, чего я, конечно, не могла исполнить… и, сказать по правде, вздохнула с некоторым облегчением, несмотря на самую искреннюю любовь, которую к ней питала.

Всем нам нужно было немного развеяться. После матушкиных похорон я предложила Саше съездить в Тверскую губернию, навестить тетушку Варвару Александровну Бакунину, урожденную Муравьеву. Та, по-муравьевски хлебосольная, давно звала к себе племянника, чая познакомить его с кузенами и кузинами (детей у нее было десятеро), но всё как-то недоставало времени. Саша охотно согласился.

Вернулся он странно возбужденным, но радостным. Я поначалу подумала, что Сашенька, должно быть, влюбился в одну из кузин, однако вскоре истинная причина его радости стала мне понятна. Объяснилось и возбуждение (увы! такое знакомое!). На следующий же день, за завтраком, Саша объявил мне, что его кузен Мишель оказался необыкновенно умным человеком. Всё время они проводили в беседах, и Саша открыл новому другу многое, мучившее его с детства.

Меня не пугало то, что Саша откровенен со своими товарищами, — я сильнее огорчилась бы, узнав, что он стыдится отца. Однако мне показалось странным, что мой сын возлагал такие надежды на человека, с которым познакомился меньше месяца назад. По Сашиным словам выходило, что Мишель Бакунин дал ему ответы на все вопросы: что сталось с его отцом, отчего жизнь матери протекает в горе и тревогах и, главное, что же ему, Саше, нужно делать.

«Неужели и на Сашином пути встретился человек, готовый начертать ему программу действий и увлечь за собой? Что за рок!»

Саша, несомненно, был волен сам выбирать себе товарищей, да и странно было бы матери вмешиваться в жизнь взрослого мужчины, однако встревожилась я несказанно… и написала Артамону. Не то чтобы я просила у него совета, однако помощи ждала несомненно. Какой? Бог весть. Артамон имел влияние на сына, хоть и не вполне мне понятное, а Саша… Саша любил отца всем сердцем. Признаюсь, я порой думала: не разочаруется ли он, если им доведется встретиться?

Письмо пришлось составить затейливым образом, чтоб не догадались цензоры. «Сын Варвары Александровны, — писала я, — страдает известной тебе болезнью и вынужден был уйти в отставку. Боюсь, как бы болезнь не оказалась заразительна, ведь Саша, как твой сын, может быть к ней предрасположен».

От Артамона пришли сразу два письма. Одно было адресовано сыну; Саша не показал мне его. Второе предназначалось для меня.

«Милая и добрейшая Вера, твое письмо ясно отражает состояние души твоей, удрученной множеством огорчений; я этому не только не удивляюсь, но вполне могу понять и разделить твои горькие печали. Я послал от себя весточку сыну с той же почтой, что и тебе. Я написал ему о своем недомогании, которое весьма мучительно».

У меня немного отлегло от сердца: Артамон понял меня правильно и, очевидно, поступил благоразумно.