Ангел мой, Вера

— Ты заходи к нам хоть иногда, — сказал Артамон. — Совсем нас забыл, Сережа. Тебе, конечно, с товарищами там веселее, а у нас может показаться скучно, но все-таки ты знай, что я тебя буду рад видеть. И… и Вера Алексеевна тоже. Я ей не устаю повторять, какой ты добрый, хороший человек, — добавил он.

Сергей кивнул, но не сказал ни слова.

Гром грянул шестнадцатого октября, когда первая рота первого батальона Семеновского полка, вернувшись с учения в казармы, объявила ротному командиру капитану Кошкареву жалобу, требуя отмены предстоявшего назавтра, в воскресенье, смотра. Кошкарев убеждал солдат разойтись, грозил суровыми наказаниями, но передавать по начальству имена зачинщиков не стал. Вместо этого он сам отправился с докладом к Шварцу. Полковник Шварц к месту происшествия не явился, однако известил о случившемся высшее начальство.

Произвести расследование было поручено генералу Бенкендорфу, вместе с которым отправился в Семеновский полк и великий князь Михаил Павлович. Солдаты первой роты зачинщиков выдать отказывались и в ответ на упреки твердили одно: Шварц их истязает нещадно, мучает экзерцициями даже по праздничным дням, заставляет непрестанно чистить и белить амуницию, не пускает не только на вольные работы, но и в церковь. Батальонный командир упрашивал не давать делу официального хода, а ограничиться домашним взысканием; полковник Шварц где-то прятался; государева рота шумела, а глядя на нее, начинали волноваться и остальные. Под конвоем Павловского полка первую роту отправили в Петропавловскую крепость. Семеновцы шли под арест покорно, без сопротивления…

Вечером того же дня Шварцу объявили выговор за то, что он допустил в полку волнения, однако же предписали ни в чем не изменять прежних правил, «дабы не подать нижним чинам повода думать, что они своими требованиями могли сделать отмену по своему желанию».

На следующий день вторая рота Семеновского полка отказалась выходить в караул. В казармах кричали: «Государева рота погибает!» В помещении третьей роты сломали двери, оттолкнули часовых, подняли на ноги всех солдат. Полковник Шварц, узнав о новом волнении, скрылся из дому — его не нашли. Сергей Муравьев, командир третьей роты, успокаивал своих солдат, уговаривал расходиться. Остальные кричали: «Не расходись, третья рота! не расходись! государева рота погибает, а третья рота спать пойдет? Нет здесь третьей роты, здесь все мы братья!» С трудом ему удалось убедить солдат не ломать дверей в других казармах, а остаться на месте и сообща обдумать, как быть.

Ни корпусной командир, ни Бенкендорф, ни даже сам военный генерал-губернатор — блистательный Милорадович не добились ничего. Семеновцы, обезумевшие от отчаяния, готовы были стоять насмерть. Не слушали даже любимых офицеров, кричали: «Мы не бунтовщики! Генералы государя обидели, без него его роту арестовали! не пойдем в караул без первой роты! а ежели хотят, пусть забирают нас всех вместе, один конец!»

На просьбу ротного командира выпустить «государеву роту» из крепости Бенкендорф ответил: «Нет».

Страшный был день. Город готовился к мятежу.

В казармы гвардии новости приходили неутешительные. Егерскому полку был отдан приказ занять Семеновские казармы, конногвардейцам — окружить плац. Семеновцы, по слухам, узнав, что на них готовится конница, презрительно отвечали: «Мы под Бородином и не такое видали». Казалось — вот-вот покатится по городу кровавая волна, будут грабить, убивать, ломать. Ужасы пугачевщины и революции ожили в памяти разом. Весь петербургский гарнизон поставили под ружье, ехала артиллерия, скакали ординарцы, лавки стояли запертыми. Докатился новый слух — семеновцы отрядили сотню человек, чтобы разыскать и убить «злодея-мучителя», вломились в дом, выбили стекла, изорвали висевший в шкафу семеновский мундир, бросили в воду мальчика — воспитанника Шварца, однако сами тут же пожалели его и вытащили. Шварц со страху спрятался в навозную кучу позади дома…

Однако время шло, а погромов на улицах слышно всё не было. Наконец пришла другая новость, утешительная: семеновцы хотя и ходят целыми толпами, но без оружия, полагая, что «слова с правдой» послужат им вернее.

На кавалергардском плацу было тревожно: ждали приказов, готовились отражать мятежников. Корпусной командир, генерал Орлов, лично явился провести срочное учение, заставлял атаковать шеренгами и повзводно, колоть и рубить — примеряться на чучелах. Офицеры и солдаты шевелились неохотно, даже под гневными окриками Орлова не выказывали особого рвения. Не верилось, что придется идти против своих.

— До чего же паршивая история, — сказал Рагден. — Старослужащие ведь помнят, как под Аустерлицем семеновцев выручали. Целый эскадрон мы там положили, восемнадцать человек только уцелело. Ежели бы не кавалергарды, худо бы им пришлось… А теперь — коли, руби!

— Говорят, и офицеры там с ними?

— Офицеров никого нет, кроме унтеров.

— Капитан Муравьев их уговаривал остаться, не выходить из казармы… да не удержал.

После отъезда Орлова полковой командир, хмуро оглядев кавалергардов, распорядился: