Ангел мой, Вера

В Гапсале сняли второй этаж небольшого опрятного домика неподалеку от замка, почти на самом берегу. До курзала и до площади, где торговали всякой снедью опрятные лифляндки в широких красных юбках, оттуда было далековато, но Вера Алексеевна решительно объявила, что предпочитает светским развлечениям и ярмарочной толкотне удовольствие дышать морским воздухом. Дом, невысокий, весь какой-то плоский, словно прижавшийся к земле, стоял на таком же плоском берегу, с фасада почти целиком скрытый кустами. Под стать ему были и хозяева — бездетная немецкая чета, добрая и робкая. Хозяйка при виде постояльцев принималась приседать, как заведенная механическая кукла, а застав Веру Алексеевну одну, задыхающимся шепотом спрашивала, не нужно ли того и другого, молока или варенья. Постоялица ей нравилась, и она выказывала петербуржской гостье свою любовь самым незатейливым способом — то и дело поднося какое-нибудь лакомство и жалостно шепча: «Фрау такая тоненькая!» Хозяин только кланялся и улыбался. Вера Алексеевна шутя говорила мужу, что молоком, которое в изобилии предлагала ей добрая фрау Леман, можно было бы доверху заполнить бочку Данаид. Варенье, впрочем, расходовалось быстро: Артамон, большой охотник до сладкого, вечерами за чтением машинально отправлял в рот ложку за ложкой, так что ваза пустела, прежде чем Вера Алексеевна успевала докончить первое блюдечко.

Артамон все-таки убедил жену, что нехорошо дичиться местного общества. Поэтому два или три вечера в неделю, чтобы не соскучиться, они проводили на музыке или в курзале. Вызвать неодобрение местного начальства он не боялся и охотно преподавал унылым гапсальским армейцам уроки столичного щегольства: являлся в курзале в темно-зеленом галстухе взамен уставного черного, в коричневых перчатках, с дорогим плюмажем на шляпе. Курзал, впрочем, был не Бог весть какой — музыкальный салон плохонький, в буфете подавали жидкий чай с черствыми булочками, да и сезон уже прошел. Из развлечений, самое большее, рассчитывать можно было на заезжего фокусника. Общество по сравнению с петербургским не блистало: большую его часть осенью составляли эстляндские и лифляндские немцы, помещики с мыз и бароны, которым ехать на курорт в разгар сезона было чересчур накладно.

Были две-три русских семьи, да и те не из великосветских. Артамону, впрочем, все равно было, с кем дружиться, лишь бы дружиться. Он живо сошелся с несколькими немецкими семействами, даже нашел среди них какую-то отдаленную родню по матери и вообще в городе говорил больше по-немецки, чем по-русски. Вера Алексеевна поневоле начала понимать немецкий язык.

Однажды вечером, отправившись в одиночку исследовать Гапсальский замок, Артамон познакомился со старичком-доктором из Вендена. Вид у старичка был презабавный — он бесстрашно лазал по развалинам стены, помогая себе палкой, маленький, почти шарообразный, похожий на жука. Заметив внизу проходящего, он повелительно крикнул:

— Господин офицер! Господин офицер! Там внизу должна лежать моя шляпа, а в ней часы. Вы ее видите?

— Да, — удивленно ответил Артамон.

— Тогда будьте добры сказать, который час! Я хочу знать, не пора ли мне пить пиво.

Артамон сказал. Старик схватился за голову, заторопился вниз, выронил палку, поскользнулся и наверняка упал бы, если бы Артамон его не подхватил. Последовал взаимный обмен любезностями, и уже на следующий день почтенный венденский лекарь вместе с супругой, такой же маленькой и круглой, пил чай в домике на берегу. В их присутствии даже Леманы перестали кланяться, как автоматы, и зашушукались, чего никогда прежде себе не позволяли. Между венденцем — урожденным немцем — и Артамоном, немцем наполовину, завязался типический русский спор, горячий и довольно бестолковый, о лечении нервных болезней, в чем доктор, по его собственному признанию, понимал мало, а Артамон и того меньше. Докторша снисходительно улыбалась, глядя на спорщиков, пила чай, ворковала с Верой Алексеевной о детях и время от времени говорила мужу:

— Дидерик, ты волнуешься!

С нервных болезней перешли на Италию (где оба не были), на последние находки в Романье, о которых печатали в газетах. Вера Алексеевна слушала с искренним интересом: мужчины спорили страстно и увлеченно, видимо забыв о присутствии дам, а потому не считая нужным применяться к их вкусам.

— …Нынче все хотят подражать римлянам, а того не понимают, что на наш взгляд римляне показались бы безобразны. Какие тупые, бессмысленные лица у их статуй!

— Но все-таки аристократическая внешность…