Ангел мой, Вера

— Вот что. При первой атаке не руби — опохмеляй их плашмя. Ну а ежели не одумаются…

На рассвете двадцатого октября, в понедельник, Семеновскому полку было объявлено, что первая рота за своевольство предана суду и без личного разрешения государя ее не выпустят из крепости. Рано утром под арест отправился весь полк. Солдаты шли тихо, без оружия, шли вместе с солдатами даже полковые кантонисты и музыканты, изредка только из серой шинельной толпы раздавались возгласы:

— За государя терпим!

— Шварц изменник!

— Не бунтовщики мы! Не бунтовщики!

— Будем сидеть, покуда государь своего слова не скажет!

— А что, господа, — негромко поинтересовался Арапов (кавалергарды стояли на Троицком мосту, пропуская шествие), — не боитесь, что наши-то солдатики нас…того? Вон лейб-гренадеры, говорят, вчера кричали: «Нашего бы командира вслед за Шварцем проклятым в воду!»

— Ну вас с вашими страхами… выдумываете.

— В городе военное положение, какие уж тут выдумки.

— У Стивы какой-то правофланговый стал семеновцам кричать: «И мы с вами пойдем». Стива хотел его по уху смазать, да, знаете, как-то раздумал.

— С моста головой никому не охота.

— Как ни говорите, а семеновцы молодцы. Не выдали своих. Благородно поступили. Жаль, что из-за скотины Шварца столько людей гибнет.

— А мы тут стоим, как пугала, глаза мозолим.

— Р-разговоры! И господа офицеры туда же…

— Ваше превосходительство, а вы как полагаете?

Полковник Башмаков в тяжелом раздумье поиграл бровями…

— Вот что. Солдаты, конечно, негодники, а за офицеров хорошо бы его величеству адрес подать. Пострадают ни за что — жалко.

Адрес, впрочем, подать не пришлось. Второго ноября судьба Семеновского полка решилась: солдаты и офицеры были раскассированы по разным армейским полкам, хотя и с замечанием от его величества, что семеновцы, даже совершая преступление, вели себя «отменно хорошо». Шварца предали суду и отставили от службы, «с тем чтобы в оную никогда не определять». Сергей Муравьев провел трое суток под арестом за то, что послал тайком в крепость своего каптенармуса — передать весточку арестованным. Затем вышло ему, высочайше прощенному по молодости и неопытности, повеление отправляться в Полтавский пехотный полк и пребывать там под надзором, без отпусков и выслуги.

«Ибо мог он быть завлечен к неуважению начальства нынешними событиями в Европе, произведенными вольнодумством и так называемыми либеральными идеями…»

Судьбы семеновцев продолжали решаться.

Артамон простился с кузеном в день отъезда, на дворе. Шел мелкий холодный дождь, Сергей кутался в шинель и был бледен. Рука, которую он протянул кузену, дрожала…

— Так ты к нам и не зашел, — пожурил Артамон, не зная, что еще сказать. — Ведь небось и писать не будешь? Ну, Бог даст, свидимся. Год, другой, а там государь простит…

— Я бы особенно не надеялся, — ответил Сергей.

Лицо у него исказилось на мгновение и тут же закаменело, словно он усилием сдержал слезы.

— Жалко, Артамон… ах, как жалко, Господи! Волком бы выл. Да ты понимаешь ли? Всё, всё, что растили, погублено, с корнем вырвано! Помнишь, еще в семнадцатом году надеялись вздохнуть вольно? Помяни мое слово, теперь не вздохнем. Кончено… заколотили гроб.

— Что-то ты больно мрачен.

— Я-то легко отделался, а их там… — И у него вновь болезненно дернулись губы. — Мне временами кажется, брат, что я с ума схожу. А может быть, не я?

— Бог даст, свидимся, — повторил Артамон.

Что еще он мог сказать, чем ободрить кузена, кроме надежды на встречу? Тогда, стоя на Троицком мосту, когда мимо проходили понурые семеновцы, он спрашивал себя: а что бы он сделал, если бы к мятежникам присоединились и другие полки? Артамон постарался ответить самому себе честно: «Если бы не дошло до того, чтобы защищать жизнь, свою или чужую… нет, не сделал бы ничего, наверное, как и большинство офицеров. Не можешь сделать добро — хотя бы не делай зла. Шварц ненормален, это всем ясно. Ну и пошли бы скопом под суд… Или не пошли бы? Всю гвардию в крепость не посадишь. А если бы восстание перекинулось в город и пришлось бы вести против семеновцев свой эскадрон? Ну, на первый раз, как было сказано, колотил бы плашмя. А потом… потом…»

Через два года Шварц, с чином полковника, был принят Аракчеевым на службу в Отдельный корпус военных поселений.

Время было тревожное. Между тем и кавалергардские офицеры поплатились за свое плохо скрываемое сочувствие к семеновцам. В полку высочайшим приказом было остановлено производство в очередные чины, с объяснением: «За то, что много болтают». Артамон подумал: кузен Серж был прав, крышку прикрывали все плотней…