Ангел мой, Вера

Переполнявшая его радость, которая так мучительно и сладко давила, мешая говорить, перебивая дыхание, сменилась досадой и гневом — тем самым гневом, в котором люди темпераментные швыряют стулья об пол и хлопают дверьми. Артамон, сторонясь Веры Алексеевны, ворчал и срывал зло на всех подряд с какой-то необыкновенно изобретательной придирчивостью. Если денщик и Гаврила, приняв почтительно-идиотский вид, только ухмылялись в усы, когда барин ни с того ни с сего принимался бранить их за расточительность, грязь и дурное поведение, то m-lle Софи чуть не плакала от попреков.

Вера Алексеевна молчала.

На следующий день у обоих, как назло, все валилось из рук. Вера Алексеевна целое утро проходила, обвязав голову фланелью от мигрени, Сашенька полез хозяйничать в отцовских вещах и разбил флакон с одеколоном. Обед подали остывшим, коридорные смотрели как-то особенно нагло, вдобавок поставили сапоги в чужой номер, и пришлось потратить битых полчаса на поиски.

— Черт знает что! Не гостиница, а кабак! — пожаловался Артамон в пустоту, когда сапоги наконец были возвращены, и, словно в ответ, в соседней комнате что-то громко стукнуло и раздался радостный детский крик.

— Ура, ура! — пронзительно кричал Никоша.

У отца семейства не выдержали нервы.

— Никита, ты с ума сошел! — резко сказал Артамон, появляясь на пороге. — Негодник… поди в угол!

Никоша замер с широко раскрытым ртом.

— Дети не виноваты, что у вас дурное настроение, — по-французски заметила Вера Алексеевна.

— Может быть, у меня и характер дурной? — ехидно поинтересовался муж. — И кто, интересно, виноват, что настроение у меня испорчено?

— Оно испорчено не только у вас, — холодно отвечала Вера Алексеевна. — Мы потом поговорим… сейчас, с вашего разрешения, мне надо заняться детьми.

Артамон хотел ответить колкостью, но тут у Никоши наконец прошло оцепенение — мальчик разразился громким ревом. Все, что хотел сказать обиженный муж, потонуло в истошном детском плаче, и Артамон, которого чужие слезы всегда приводили в растерянность, только махнул рукой:

— Вера, уйми же его!.. Ах, Господи, скорей бы уехать из этой мерзкой гостиницы! Ну, нынче к Трубецким, а завтра уж наконец домой, в Любар.

Когда закладывали дрожки, чтобы ехать к Трубецким, выяснилось, что Старков, которого накануне посылали купить хомут, купил чересчур тесный. Судя по почерневшим от гнева глазам Артамона, только присутствие на дворе Веры Алексеевны удержало его от весьма энергичных выражений. Он ограничился тем, что с особенным ударением произнес свое любимое: «Будь оно все трижды неладно», — и погрозил Старкову:

— На тебя бы самого этот хомут надеть, чтоб понимал… Чего встал?! Ищи другой! Мы этак никогда не поедем.

По приезде к Трубецким, впрочем, он сменил гнев на милость. Чужое одобрительное внимание всегда действовало на него успокаивающе. Артамон безошибочным чутьем мужчины, имеющего хорошенькую жену, знал, что на них смотрят, сравнивают между собой и что они нравятся. Даже теперь, когда обоим перешло за тридцать, они были видной парой — изящная Вера Алексеевна, с матовой кожей и большими темными глазами на бледном лице, и солидный Артамон, заметно отяжелевший с возрастом, но, что называется, представительный мужчина. Трубецкие приняли гостей весело и радушно, Грибоедов с улыбкой поклонился Вере Алексеевне, ни словом, ни взглядом не напомнив Артамону о вчераш­нем разговоре.

…И тут он увидел Сергея.

Артамон инстинктивно двинулся к нему — тот, кто видал его в Москве, наверняка узнал бы этот порывистый и одновременно искательный жест. Серж тоже шагнул навстречу, улыбаясь… И тут Артамон опомнился. Показал глазами вбок, на Веру Алексеевну: «Сейчас нельзя». Кузен понял и ограничился вежливым кивком.

Вера Алексеевна слегка потянула мужа за рукав:

— Не стой на сквозняке, здесь дует.

Грибоедов услышал это и с понимающей полуулыбкой поднял брови. «Семейный человек!»

Артамон сел чуть сбоку и сзади, положив руку на подлокотник женина кресла. Лицо Веры Алексеевны видно было ему лишь немного, с краю, затененное прической, но все равно по движению пятнышка тени на щеке, по дыханию, по колебанию волос было понятно, улыбается она или смотрит серьезно. Точно так же и Вера Алексеевна, не оборачиваясь, могла бы без ошибки сказать, какое у мужа сейчас выражение лица. Когда появился и заговорил Скалозуб, Артамон несколько раз прерывисто вздохнул, явно размышляя, обидеться или нет, особенно на словах «за полком два года поводили», но предпочел рассмеяться. Смеялись, впрочем, все — полковники, капитаны, штатские, герои двенадцатого и тринадцатого года, кавалеры Владимира и Анны…