Ангел мой, Вера

Держа ее, увертывающуюся, рыдающую, он твердил: «Полно, Вера, успокойся, ради Бога, перестань». Удивительно, но оба — она, в истерике, и он, в испуге, — помнили, что кричать громко нельзя, потому что за дверью дети, прислуга, m-lle Софи… Наконец муж обхватил ее накрепко обеими руками, донес до кресла и сел вместе с нею, держа ее на коленях, как ребенка. Вера Алексеевна пробовала еще вырываться, но напрасно; тогда она затихла и только вздрагивала и тяжело дышала. Там, где ворот был расстегнут, рубашка у него намокла от ее слез. У обоих часто-часто колотилось сердце…

Артамон успокаивал жену, не размыкая покуда рук, нашептывал на ухо всякие глупости, обещал подать в отставку, уехать с семьей за границу, разругаться с Сергеем, даже спустить его с лестницы, если понадобится, — что угодно, только бы ангел Веринька перестала плакать и не сердилась больше. Наконец Вера Алексеевна слабо улыбнулась и повела плечами, показывая, что совершенно успокоилась и бороться больше не будет. Она провела пальцем по чуть поблекшим синеватым буквам на руке у мужа, словно заново вспоминая всё, что заключалось в этом слове для них обоих и что навсегда связало ее с этим сильным, добрым и упрямым человеком.

— Полно, Тёма, полно… ни в какую отставку ты не подашь, и за границу мы не поедем. Пусти, голубчик, мне больно. Всё будет хорошо… только, пожалуйста… — она вновь прерывисто вздохнула, борясь со слезами, — пожалуйста, не встречайся больше с этим ужасным Сержем. Ничего хорошего из вашей дружбы не выйдет, ты сам понимаешь… Если тебе скучно, позовем погостить в Любар господина Грибоедова, он, кажется, такой приятный человек… потом еще кого-нибудь позовем… только, пожалуйста, пожалуйста, обещай!..

Он, обняв ее, качался вместе с ней, словно баюкал, и твердил: «Обещаю, Веринька, обещаю». Вера Алексеевна наконец взглянула на мужа…

— Боже мой, я тебя напугала… Ты весь белый.

Тут в дверь начали стучать уже нешуточно. Встревоженный голос m-lle Софи, готовой, видимо, вступиться за жизнь своей барыни, позвал из коридора: «Вера Алексеевна!» Опасаясь, что замок, чего доброго, не выдержит, Артамон осторожно усадил жену в кресло, а сам отворил дверь.

— Что вы, Софи, право… Все живы, все здоровы — не убил, не зарезал. Вот ваша драгоценная Вера Алексеевна.

M-lle Софи залепетала извинения… Вера Алексеевна только слабо улыбалась. «Ты меня простишь?» — взглядом спросил муж.

На следующий день они выехали в Любар.

Глава 17

«Шествие», как выразился Артамон, получилось внушительное. Первой ехала коляска, где сидела Вера Алексеевна с детьми и Софьюшкой, за нею верхом следовали Артамон со Старковым, и, наконец, замыкала процессию бричка попроще, занятая Гаврилой, Настей и нянькой. Вере Алексеевне надоело все время поворачиваться, чтобы взглянуть на мужа, и она попросила его хоть ненадолго сесть с нею. В коляске тут же стало тесно и весело. Никошу пришлось пересадить, а Сашеньку взять на колени, зато Вера Алексеевна с мужем, устроившись друг против друга, могли говорить без опасения наглотаться пыли. Не доезжая Любара Артамон, которому надоело трястись в коляске, да еще на переднем сиденье, вернулся в седло — перед ахтырцами ему хотелось явиться молодцом, а не по-стариковски.

— Хочу к папеньке, к папеньке хочу! — немедленно потребовал Сашенька, влезая коленками на сиденье.

— Ну, иди, коли хочешь. Подай его мне, Вера, — сказал Артамон и добавил, когда жена покачала головой: — Как же мне их не баловать, если полгода не видались?

— С детьми вовсе сладу не будет, если ты позволишь им делать все, что захочется, — по-французски заметила Вера Алексеевна.

— Ничего, не избалуются, — с улыбкой отвечал Артамон и по-русски продолжал: — А на тот год, ежели будете маменьку слушаться и хорошо учиться, куплю вам лошадку… настоящую!

— Лошадку! Лошадку! — запел Сашенька, прыгая в седле.

— Ну зачем ты это сказал? — поинтересовалась Вера Алексеевна. — Во весь год не дадут покоя… И потом — не рано ли?

— Помилуй Бог, в самый раз. Меня самого на седьмом году начали учить. Я помню, как первый раз вывели, так отпихнул дядьку, чтоб не подсаживал, сунул ногу в стремя, думал — сейчас молодцом влезу, ан… свалился. Маменька: «Ах!» — а папаша так и покатился… вперед, говорит, будешь умней.

— Благодарю покорно, я теперь только и буду думать, как Никоша упадет и ушибется.

— Ну и что ж, и упадет… что за ученье такое, если ни разу не упасть.

— Вот увидит какое-нибудь твое начальство, как ты разъезжаешь, и влетит тебе.

— Какое начальство, ангельчик? Я тут сам и есть главное начальство!