Ангел мой, Вера

«Чудовище», вида не столько злобного, сколько дикого, сидело под крыльцом небольшого, бурого цвета, домика. Завидев в воротах гостей, пес запрыгал на веревке. На веранде, поставив локти на окно, пил чай худощавый, с коком белокурых волос, хозяин, одетый в какую-то расшитую кацавейку. Увидев входивших, он явно смутился, что дама застала его в затрапезном виде, бросился прочь от окна вместе с чашкой и блюдечком и громко закричал кому-то в доме. Наконец хозяин появился на крыльце в сюртуке и церемонно, как все поляки, поклонился «пану пулковнику и пани пулковнице».

— Здравствуйте, пан Нелединский, — весело сказал Артамон. — А я вот думаю — дай зайду, позабавлю Веру Алексеевну, покажу ей Финашкины фокусы. Куш, Финашка!.. Ишь, узнал, шельма, скачет.

— Не надо, Тёма, не подходи, — негромко попросила Вера Алексеевна.

— Ну что ты! Он меня слушает. Даже и странно — если я коня удержать могу, неужто с собакой не справлюсь?

Пан Нелединский, мешая русские слова с польскими, принялся рассказывать Вере Алексеевне, как «пан пулковник», заметив однажды во дворе «дзикого пса», поставил целью его приручить и постепенно, лакомствами и строгостью, добился своего. Пан Нелединский предпочел не вмешиваться в полковничьи забавы. Хотя столь вольное обращение чужого человека с его собакой вряд ли его радовало, врожденная гордость, неистребимая даже у бедного шляхтича, не позволяла возражать. Вдобавок от скуки пан Нелединский был рад и такому развлечению, тем более что ему самому не удалось добиться от Финашки хотя бы малейшего послушания.

— Сейчас мы Финашке мужика представим, — объяснил Артамон. — Тю, ше-ельма! Али не признал? Хлебца хошь? А косточку хошь?

Финашка в ответ на эти простонародные улещенья залился громким, необыкновенно злобным лаем, натягивая веревку.

— Что, Финашка, мужика не слушаешь? А вот гляди — вахмистр идет. Цыц! Кругом налево в конуру — ма-арш! Гляди у меня!

Финашка облаял и «вахмистра». Тогда на сцену явился «генерал».

— Что-о? — загремел Артамон на весь двор, упираясь руками в бока. — Ты с кем разго…

Пес, под хохот пана Нелединского, метнулся в конуру, еще прежде чем закончилась гневная тирада.

— Совсем испортил мне пса пан пулковник своими фокусами, — пожаловался хозяин Вере Алексеевне. — Теперь хоть топить.

— Не надо топить, лучше мне отдайте, — сказал Артамон. — У здешнего мельника удивительно злые кобели, так я велю вам одного прислать взамен.

После водворения Финашки на новое место Артамон велел хорошенько накормить пса, а после обеда привел во двор детей. Указав Никоше и Сашеньке, где встать, он присел на корточки рядом с Финашкой, принялся гладить лобастую собачью голову, что-то тихонько говорить в косматое ухо… Финашка ворчал, поглядывая на мальчиков, но с места не двигался. Вера Алексеевна, стоявшая за спинами сыновей, видела, что муж ни на мгновение не выпускал загривка собаки, готовый удержать Финашку стальной хваткой, если бы тот вздумал упрямиться.

— Никоша, иди сюда, — велел Артамон. — Только, чур, не трусить.

Никоша в страхе оглянулся на мать.

Вера Алексеевна перевела дух…

— Поди, поди. Если папенька говорит, значит, можно.

Мальчик шагнул вперед. Финашка скалился, негодующе дрожал всем телом, но молчал. Потихоньку, шаг за шагом, Никоша подошел к большому псу, положил руку ему на голову, как сказал отец, несколько раз провел по шерсти и медленно, пятясь, отступил за черту. То же самое проделал Сашенька.

— С Финашкой не балуйте и первыми к нему не лезьте, а лаять он на вас больше не станет, — сказал Артамон.

Следом подошла Вера Алексеевна.

— Спасибо, что пустила детей, — тихо произнес муж. — Нюхай, Финашка, хорошенько нюхай, запоминай. Ежели ты свою барыню тронешь, я из тебя, брат, чучело набью, хоть ты мне и нравишься.

Глава 18

В августе Ахтырский полк отправился в Лещин, где предстояли маневры. Полк выступил из Любара с изрядной помпой, как положено гусарам, пройдя церемониальным маршем через все местечко, до безлюдного дворца Потоцких. Ничего, что подковы не выбивали искры из мостовой (ее в Любаре не бывало отродясь), что местное общество смотрело из-за дощатых ставен, а не из-за венецианских стекол, что по обочинам густо теснились мещане, бабы и мальчишки… кавалеристы ехали, ухарски подбочась, посматривали на толпу снисходительно и весело.

Весело было всем — и рядовым, и офицерам: двухмесячные лагерные сборы представляли несомненное развлечение после долгой скуки в захолустном местечке. Холостые предвкушали кутежи и легкие летние победы, семейные — приятную мужскую компанию и отдых от домашних забот, и все вообще — возможность размяться. Молодежи нравилось на маневрах играть в войну, и Артамон добродушно улыбался их рвению: «Играйте, играйте, дети мои». Приказали запевать, и в первом эскадроне залихватский тенор выкрикнул:

Всад-ники-други, в поход собирайсь!..

— Папенька, папенька, там мой папенька! — послышался детский крик.

Никоша, стоя на сиденье коляски и толкая няньку, чтоб не держала за подол, махал шапочкой.

— Смотрите все, там мой папенька! Ура!..

Красные девицы и барышни, дамы, бабы,