Ангел мой, Вера

Все они за нами следять!..

— Завидую я вам с вашим мужем, голубушка Вера Алексеевна, — сказала майорша Головина, сидевшая рядом. Ее огромный чепец с бантом и розовыми цветами колыхался над толпой. — Не картежничает, не пьянствует, вас с детьми обожает…

— Однако же и вы с Петром Федоровичем живете — горя не знаете, — заметила Вера Алексеевна.

Головина была особа добродушная и совершенно бесхитростная, хотя, может быть, излишне говорливая. Злые языки поговаривали, что она вовсе не дворянка, а взята из поповен. Личико у нее было типическое среднерусское, из тех, что в народе непочтительно называются лупетками, но Головина творила такие чудеса с шалями, чепцами и тюрбанами, что считалась почти хорошенькой, и не стеснялась выдаваться из ряда вон. Явившись с первым визитом к полковнице Муравьевой, она ее буквально ошеломила: в головном уборе майорши были и перья, и цветы, и ленты, и еще бог весть что. Супруг ее был изрядный пьяница и любитель двусмысленных анекдотов, но добрый, а пуще всего подражавший былым воякам, которые в молодости потрясли его воображение.

— Жить-то живем, а все как-то не так. Явится мой дражайший из собрания под утро, пробурчит что-то да спать завалится, а наутро тяп-ляп выпил чаю и, гляди, уж побежал… Бывает, по неделе друг другу слова не скажем! Некогда, говорит, мне, матушка, разговоры разговаривать, а ежели тебе жалких слов хочется, так я прапорщика Летягу пришлю, он по тебе давно сохнет. Каково! Даже и не ревнует. Конечно, когда ухаживал, орлом глядел, врать не стану, — не удержавшись, похвастала майорша. — Прямо-таки безумствовал… однажды, вообразите, всю эскадронную музыку заставил у меня под окнами серенаду играть. А потом остыл. Что тут поделаешь! Уж и мне не шестнадцать, дочь на выданье… Однако ваш-то, Вера Алексеевна, до сих пор словно в вас влюблен!

— Мы полгода не видались — немудрено было соскучиться.

— Господи Боже мой! — искренне воскликнула Головина. — Хоть бы и моего Петра Федоровича услали куда-нибудь на полгода, чтоб он там хорошенько соскучился! Хотя, полагаю, не сыщется на свете такого места, чтоб без карт, трактиров и собрания. Разве куда-нибудь к азиатам…

На третий день в лагерях, в деревушке Староселье близ Лещин, Артамон получил от кузена коротенькую записку: «Завтра буду у тебя».

Назавтра в Староселье явились Сергей с Мишелем, а с ними еще двое. Гости представились: полковник Швейковский, Алексопольского пехотного полка, и полковник Тизенгаузен, Полтавского пехотного. Ахтырские офицеры, собравшиеся в полотняной палатке у избы, где квартировал господин полковник, и угощавшиеся в полное свое удовольствие, приняли «пехтуру» радушно, предложили от жары квасу и местного слабого пива и просили обождать — Артамон Захарович отправился по делам и обещал скоро быть. Сергей, отойдя немного к стороне, заговорил с ротмистром Семичевым, Мишель, как самый младший, в присутствии ротмистров и капитанов старался держаться скромнее…

— Да вон он едет как раз.

Офицеры повставали. Артамон, немного рисуясь, провел коня боком перед зрителями, спрыгнул, бросил денщику поводья, с наслаждением стянул кивер и вытер мокрый лоб.

— Ну, жара, будь она трижды неладна! Корпусное начальство раскисло и куксится, так что держите ухо востро. Сережа, будь другом, слей из ковша на голову, сил никаких нет. Хоть бы разрешили на маневры фуражки вместо киверов.

— Говорят, господа, всему составу днем купаться запретили. Неприличие-с.

— А пустишь ночью купаться — опять начальство недовольно. Мол, плещутся и гогочут.

— Comme les ondines³³.

— Лунин в ответ на такое, говорят, прямо в мундире в речку полез.

— Хорошо Лунину — был любимец великих князей, а попробуй-ка наш брат, попроще… А что, Артамон Захарыч, Лунин верно Наполеона собирался кинжалом заколоть? Завидую вам, — простодушно сказал ротмистр Семичев, — приятно быть родственником такого человека. Вы ведь в Париже в четырнадцатом году вместе были?

— И безобразничали вместе, — ввернул Сергей.

Артамон только улыбнулся. Двадцатилетнему кавалергарду, конечно, лестно было иметь не только кузеном, но и старшим товарищем такого знаменитого человека, как Михаил Лунин. О его выходках ходили легенды: Лунин с товарищами за ночь поменял вывески на всех магазинах Невского проспекта! Лунин вызвал на дуэль брата августейшей особы! Лунин пел серенаду под окнами императрицы!

— Как там твои орлы?

— Не дюже погано…

— Суров, Артамон Захарыч, никогда своих людей не похвалишь.

— Через годик загляни… Это только у тебя, Сергей Иваныч, говорят, Божья благодать.

Сергей улыбнулся.

— Завидуешь?

— Suum cuique…³⁴

Кузен помолчал.

— Я очень рад, что застал тебя сегодня. Пустишь в дом? А то здесь слишком людно, хотя и весело… Я ведь к тебе об делах приехал говорить.

Поудобнее устроившись на лавке, покрытой кошмой, и спросив холодного квасу, Сергей, словно продолжая прерванный разговор, указал на своих спутников и с улыбкой произнес: