Ангел мой, Вера

— Нынче добрый, а завтра был да сплыл. Назначат наместо Сергей Иваныча (Артамон тут удивленно взглянул на кузена — тот слегка кивнул: «можно») какого-нибудь анчихриста, и пиши пропало. Не заступится никто.

— Это верно, — быстро заговорил Сергей. — От произвола в армии нет защиты. Что ни день, ждешь приказа: кому-то вздумалось, так бросай налаженное дело, собирайся со всем потрохом, скачи бог весть куда… а заместо тебя пришлют другого Шварца, так он в два дни развалит всё твое обзаведенье.

— Мы Шварца вдругорядь терпеть не станем, ей-ей, — убежденно сказал Анойченко. — А за старых своих командиров умереть рады.

— Ты это передай ему от меня… пять рублей, — сказал Артамон, когда солдат вышел. — И пускай там с товарищами поделится… Он бойкий, умница, и я за тебя душевно рад, Сережа, только все-таки это небезопасно. Ну, сболтнет он где-нибудь по пьяному делу — и что тогда? А верней всего, словами и кончится. Говорить-то они все мастера…

— Я в своем батальоне уверен, — перебил Сергей. — Дай Бог тебе быть так уверенным в своих людях, Артамон. Я с ними в огонь и в воду не побоюсь. Ты вот что — пять рублей дал, и хорошо сделал, но вообще деньгами не сори, зря это, да и ненадежно. Лучше вникай — у кого какие нужды, кому помочь, за кого заступиться. Так верней… Понимаешь?

— Это всё хорошо, только разбалуются ведь.

— Да не бойся ты! — крикнул Сергей. — Что вы заладили: разбалуются, разбалуются. Они не дети. Мужика так просто не разбалуешь. Что он от рожденья хорошего видит? Черная изба, тараканы, грязная соска с хлебом, потом барщина, вздутый живот от голода, еда — тюря с квасом, потом солдатчина, зуботычины, палки, гривенник жалованья, да и то если начальство соизволит… Я тебе еще другого семеновца покажу — старик, на костыле ходит, года ему давно вышли… всё не отпускают. Так и умрет в строю! Ты только на самую малость войди в его положение, доброе слово ему скажи, и он тебе по гроб жизни будет благодарен. Ты не представляешь себе, как они отзываются на сострадание, хотя бы на крохотное… да с ними потом можно горы свернуть! А рублевики бросать не по делу — это барство. Если лишние есть, лучше в полковую казну отдай, на общий котел. Ты ведь и не знаешь небось, как солдатики кормятся, тебе, поди, не с солдатской кухни носят. — Сергей окинул кузена добродушным взглядом и рассмеялся. — А ты попробуй как-нибудь, расскажешь потом, вкусно ли….

Глава 19

Я, господа, полагаю последним сроком смотр корпуса в следующем году.

— Ба! Что так долго?

Швейковский, высокий, худой, похожий на Дон Кихота, как будто смутился.

— Как же можно раньше? Нельзя вот так, вдруг…

— Можно! Именно что можно! — весело уверял Артамон.

На Швейковского, впрочем, несмотря на все его возражения, он смотрел одобрительно и даже любовно: Швейковский был старшим из присутствовавших и вроде бы самым солидным. «Вот тебе и сотня прапорщиков, — мысленно обращался Артамон к Грибоедову. — Куда ни повернись, все капитаны да полковники, а говорят, и генералы есть. Один только здесь подпоручик — Мишель Бестужев, и то как бы не сам по себе, а при Серже, наподобие оруженосца». Мишель Бестужев, признаться, его обескураживал: по понятиям Артамона, подпоручику следовало бы держаться скромнее. Мишель же влезал во всякий спор, перекрикивал, противоречил, позволял себе даже перебивать старших. В этой компании, впрочем, на чины не глядели…

Мишелю за глаза дали прозвище — Ручной Зверок. Артамон сам не мог понять, сердится он, досадует или, может быть, завидует. «Стар я уже Сержу в рот смотреть! Однако вот их двое, и всегда они друг за дружку. Стало быть, два голоса против моего одного — как упрутся, так и не переспоришь».

— Как же можно? — допытывался Швейковский, по-учительски строго глядя на него.

— И очень просто. Когда государь будет принимать смотр, послать кого-нибудь, чтоб захватить его. Надобно или отправить верных людей из солдат, или ехать самим… только переодеться, чтоб не узнали. Переодевшись, заступить в караул…

— Переодевайся не переодевайся — ежели в караул заступят те, кого государь знает в лицо, никакой маскарад не поможет, выйдет один конфуз.

— Значит, напротив, подослать тех, кого он знает, а стало быть, допустит до себя безо всяких подозрений. Честное слово, господа, я уже всё придумал — я попрошу личной аудиенции, скажу, что растратил казенные деньги, в конце концов…

— Тебе, Артамон, я вижу, не терпится.

— А я согласен с Иваном Семеновичем, — вмешался Тизенгаузен, кивая Швейковскому. — Слишком скоро, и не выйдет ничего, только зря шум поднимем.

Артамон, раздосадованный тем, что его план с переодеванием никому не понравился, порывисто обернулся к Сергею.

— А я думаю, что в отлагательстве гибель! На будущий год смотра наверняка не будет, потому что дух корпуса государю известен. Я слышал, Витт подозревает… — Поймав предостерегающий взгляд Сергея, он смутился и закончил несколько неуклюже: — Сережа, скажи сам-то, что ты думаешь? Мы шумим, кипятимся, а у тебя, может быть, наперед уже все расчислено.

Сергей обвел собравшихся беспокойным темным взглядом.