Ангел мой, Вера

— Я согласен с господами Швейковским и Тизенгаузеном, — произнес он. — Помимо прочего, осенью либо зимой будет трудно поднять корпус по причине его протяженного расположения по квартирам. Это тебе и самому должно быть ясно… Удобнее всего действовать, когда войска будут сосредоточены.

— И ты туда же! — сердито воскликнул Артамон. В поисках сочувствия он даже обернулся к Мишелю, хотя не сомневался, что подпоручик Бестужев рассудит так же, как и подполковник Муравьев.

Мишель молча пожал плечами.

В тот раз так ни до чего и не договорились. Артамон, разобидевшись, поначалу хотел сразу ехать к себе в Староселье, а потом все-таки напросился ночевать к Сергею, под тем предлогом, что у него-де просторнее. Подполковник Муравьев, вместо избы, предпочел расположиться в плетеном балагане, вроде тех, что ставят мужики на сенокосе. Там до головокружения пахло сухой травой, сквозь щели в стенках виднелось желтеющее закатное небо.

— Не пойму я тебя, Сережа, — заметил Артамон, подгребая себе изголовье повыше. — То сам торопил, теперь велишь обождать… до того достукаемся, что всех арестуют. Чего ты хочешь?

Сергей помолчал — и приложил палец к губам, веля слушать.

За стенкой балагана неторопливо рассказывали:

— Стоял солдат на часах, и захотелось ему на родине побывать. «Хоть бы, — говорит, — черт меня туда снес!» А черт тут как тут. «Ты, — говорит, — меня звал?» — «Звал». — «Изволь, — говорит, — снесу на родину, давай в обмен душу». — «А как же я службу брошу, как с часов сойду?» — «Да я за тебя постою». Порешили, слышь, что солдат год на родине проживет, а черт это время прослужит на службе. Солдат все с себя скинул и не успел опомниться, как дома очутился. А черт на часах стоит. Подходит генерал и видит: все у часового как надоть, только ремни не крест-накрест на груди, а на одном плече. «Это что?» Черт и так и сяк, не может, слышь, ремни крестом-то надеть. Генерал его — в зубы, потом — пороть. Заладили пороть, слышь, каждый день. Изошел год, приходит солдат сменять черта. Тот и про душу забыл: как завидел, все с себя долой. «Ну вас, — говорит, — с вашей службой-то солдатской! Как это вы терпите? У нас, слышь, в аду легче». И убежал…

Сергей подтолкнул кузена.

— Слышал? — негромко спросил он. — Служба-то хуже ада… Однако выйдем покурить, а то здесь, чего доброго, огня зароним.

Солдаты, заметив офицеров, повставали. Сергей махнул рукой — «сидите». Оба устроились чуть поодаль, прислонясь спинами к стенке балагана, закурили. В лагерях оба завели короткие кривые трубки, на казацкий манер, — на своей Артамон перочинным ножом вырезал ухмыляющуюся рожу, а у Сергея чашечка трубки была обита свинцом. Когда трубку выколачивали, слышался такой звук, словно забивали гвоздь.

Солдаты, пошушукавшись, перестали смущаться присутствия офицеров, и балагур принялся рассказывать другую сказку — как солдат у скупой старухи щи ел. Сергей, послушав, поднялся и подсел ближе.