Ангел мой, Вера

— А ну вас всех!.. — обозлился Артамон. — Вечно ты, Сергей, сначала разожжешь, а потом на попятный. Знаете, господа, поздно уже. Вы сидите, ежели хотите — я велю еще подать, чего нужно, а сам, пожалуй, спать пойду.

Сквозь оконце было слышно — в хате негромко беседовали, потом донесся резкий смех Мишеля. «И без меня говорят, — с горечью подумал Артамон, устроившийся с трубкой на скамье под грушей. — Да еще, чего доброго, надо мной смеются».

На пороге замаячило белое пятно рубашки.

— Артамон, ты здесь?

Сергей подсел на скамью, с минуту молчал, прислушиваясь к сердитому дыханию кузена, но не стал ни уговаривать, ни бранить.

— Скажи, Брисфор, зачем ты вообще с нами связался?

От этого давнего, московского, полудетского прозвища у Артамона сжалось горло.

— Не знаю, Сережа, — с трудом переведя дух, ответил он. — Но ежели ты говоришь, то, должно быть, это хорошо.

— И убить государя — тоже хорошо? — допытывался Сергей.

— Что ж, ежели надо для дела…

— Вера Алексеевна отмолит?

— Не упоминай, Сережа, ради Бога, не то поругаемся. Мне и так тяжко.

— А какое оно, твое дело?

— Да что ты ко мне пристал, в конце концов?! Такое же, как у тебя, и… и баста! Этих твоих тонкостей я не понимаю… Ты только скажи — когда всё совершится, кто же править-то будет? И как? Совет какой-нибудь или парламент, как в Англии? Ты, Пестель, конечно, Трубецкой…

— Ну, Артамон, ты меня уж первым номером записал!

— Да уж не Мишеля же Бестужева.

И, чтобы скрыть волнение, усиленно замахал ладонью, отгоняя дым из трубки.

С утра все глядели друг на друга мирно, словно и не было вчерашнего неприятного разговора. Артамон сам, искупая давешнюю вспыльчивость, старательно угождал и Швейковскому, и Тизенгаузену. Даже Мишелю он сказал несколько приветливых слов. Напившись чаю, отправились гулять. Артамон предложил посмотреть лошадей, и вся компания добралась до выгона, подле которого валялись старые мельничные желоба. Желоба были долбленные из древесных колод, одни поменьше, другие побольше, все довольно увесистые. Мишель, которого, очевидно, так и подмывало побеситься, как бесятся на воле жеребята, принялся поднимать и бросать в сторону куски желобов, поднимая их обеими руками выше головы. Сергей, смеясь, присоединился — оба начали взапуски поднимать колоды, все длиннее и длиннее, соревнуясь, кто первый утомится. Старшие — Швейковский и Тизенгаузен — снисходительно наблюдали за забавой. Артамон, которому не терпелось щегольнуть силой перед Сергеем и Мишелем, выбрал лежавшую в самом низу колоду, длиной почти в собственный рост, ухватил ее за конец, вытащил. Колода оказалась тяжела, но все смотрели, и отступать было поздно. Он обхватил ее, рывком поднял, раскрасневшись, прикусив губу, удержал мгновение над головой и бросил.

— Силен, господин полковник, — одобрительно заметил Сергей. — Гляди не надорвись — мне твое семейство по гроб жизни не простит.

Мишель пошевелил лежавшую колоду ногой, но не решился.

— Есть силенка кой-какая, — пренебрежительно ответил Артамон. — Далеко мне до генерала Костенецкого, который руками ворочал орудийный лафет.

От проделанного физического усилия и от радости, что ему удалось обойти Мишеля, он словно помолодел, утратив всякую солидность. Артамон Захарович превратился в шестнадцатилетнего Брисфора, веселого забияку и первого мастера на всяческие шалости.

— Ну? Мир? — спросил кузен.

— Да мы вроде и не в ссоре, Сережа.

Первый гром грянул через неделю — Сергей явился в Староселье в обычной компании, но вид у него был мрачный. Едва поздоровавшись, он сказал:

— У Швейковского отняли полк.

— Это что же значит?

— А черт его знает! «Впредь до дальнейшего распоряжения». Это значит — сиди и жди у моря погоды.

— Нет, но должна же быть причина какая-то! Как отняли, почему?

Швейковский, бледный, вытянувшийся более обычного, развел руками:

— Будут, мол, наведены справки, а вы покуда извольте сдать дела и не трогаться с места.

Он старался храбриться, но вид у командира Алексопольского полка был довольно жалкий — дрожали руки, губы, дергалась жилка на щеке.

— Под домашним арестом, стало быть?

— Нет, Бог миловал.

Артамон не удержался.

— Достукались! Поздравляю…

— Не злорадствуй.

— Я не злорадствую, я только говорю, что предупреждал вас. Вот, пожалуйста, уже началось! А там, глядишь, и мне предложат сдать полк. Благодарю покорно!

— Да погоди ты, еще ничего не известно. Может быть, разъяснится… и даже наверняка разъяснится. Какие-то глупости…

Артамон оттянул кузена в сторону.

— Послушай, Швейковскому неудобно говорить, но хотя бы ты мне скажи — может быть, ему деньги нужны? Мало ли, проигрался, задолжал. Ты только скажи, я добуду…

— Понятия не имею… ничего не знаю! Откуда ты денег добудешь?

— Гм… из полковой казны возьму.

— Я тебя умоляю, вот этого не надо! Сам потом не распутаешься.

— Но вообще, если будет нужно — ему или тебе…

Сергей пристально взглянул на кузена.

— Дай слово, что, если только я сам, лично, тебя не попрошу, ни на какое наше «дело» ты из полкового ящика не возьмешь ни рубля и никому давать не станешь. Не хватало еще тебе впутаться… ты и так кругом в долгах.