Ангел мой, Вера

— Откуда знаешь? — пристыженно спросил Артамон.

— А то я тебя не знаю. На один табак сколько в год тратишь? Ты ведь махорку курить не станешь.

— Сколько надо, столько трачу… так ведь хороший табак-то, Сережа.

— Господа, что вы там застряли? — нетерпеливо крикнул Швейковский.

Мишель, как ребенок, ухватил Сергея за руку.

— Что делать будем?

И обернулся к Швейковскому.

— Если мы и правда раскрыты, что ж… вам начинать. Если выступим теперь, нас поддержат восьмая и девятая дивизии, третья гусарская. Покуда вас еще не отстранили окончательно, поднимите свой полк, арестуйте корпусного командира и начальника штаба…

— Да, так, я буду действовать, — кивая, отозвался Швейковский. На худом дон-кихотовском лице взыграла вдруг нешуточная отвага.

— …но если это ложная тревога…

Артамону показалось, что Сергей взглянул на него вопросительно и с надеждой, как он сам прежде.

— Я думаю, это знак судьбы, — сказал Артамон. — Нужно упредить и нанести удар первыми, покуда нас всех не перебрали.

— Согласен, — отозвался Сергей.

Артамон почувствовал, как что-то сладко и жутко оборвалось в груди. «Согласен! Вот оно… началось».

— Швейковский начнет действовать здесь, но в то же время надо… обезвредить… его. Ехать в Таганрог и?..

— Да, да, — нетерпеливо перебил Сергей. — И для этой цели мы кого-нибудь сыщем из наших…

— Что значит «кого-нибудь»? — испугался Артамон. — Ты же обещал…

— Артамон, остынь, ради Бога!

Сергей крикнул — и тут же сам устыдился. Приобняв кузена за плечи, он заговорил:

— Я помню, помню, что обещал, но пойми же и ты — если ты сейчас уедешь и бросишь здесь всё, кто поднимет Ахтырский полк? Да, может быть, еще и Александрийский. На Семичева и Франка я не надеюсь так, как на тебя. Надобно того, кто ничем не связан…

Артамон улыбнулся, показывая, что не сердится за окрик.

— Ты прав, я не подумал… пусть, пусть другой. Но все-таки — если больше никто не сыщется… я пожертвую собой, чтобы совершить удар. Призываю Бога в свидетели — несмотря на жену и детей, которые мне дороже всего на свете, если никто другой не отыщется, я это сделаю, я поеду! И даже если придется пожертвовать семьей…

Он спохватился, поняв, что стоит посреди комнаты и почти кричит. Остальные тоже зачем-то встали и смотрели на него ошалелыми глазами.

— Послать верного человека в Петербург — там сыщутся те, у кого рука не дрогнет. Убить его — и более чем полдела будет сделано. Как только получим извещение от Пестеля…

— Погоди, Серж, ты же сам всегда был за то, чтобы не начинать впопыхах, — сказал Мишель, и глаза у него сделались круглыми и сердитыми. — Вообрази, что же это будет — полки в лагерях, некому занять столицу, беспорядок страшный…

— Э, подпоручик, порядок навести успеем! — перебил Артамон. — Сережа, послушай, мне ведь совершенно нечего терять, я и так проживу, быть может, еще каких-нибудь пять-семь лет…

— Кто тебе сказал?!

— Один доктор в Гапсале.

— Дурак твой доктор!

Заговорили все враз — Сергей, Мишель, Тизенгаузен, Швейковский. Мишель кричал громче всех, размахивая руками. Он уверял, что начать немедля значило бы именно погубить все дело, что Серж, до сих пор проявлявший наибольшую рассудительность, не может, не должен, не имеет права кинуться очертя голову в нелепую авантюру. Артамон, почуяв шпильку, с жаром возражал, призывал Бестужева набраться храбрости, уговаривал Сергея не отступать — и с досадой видел, что кузен начинает слабеть. Мишель, наконец, стал умолять… Швейковский, заметив колебания Сергея, вдруг усомнился и сам. Он с небывалым красноречием принялся заверять, что готов обождать, что все наверняка образуется и ему обязательно вернут полк, как только наведут справки. Наконец Сергей, утомленный шумным спором, бледный, хлопнул ладонью по столу.

— Вижу, мы в меньшинстве. Стало быть, решено — обождать.

— Сколько можно…

— Ежели выступать — то лишь тогда, когда все будут согласны, — жестко произнес Сергей. — Как же начать, когда мы между собой не можем сговориться? Я хочу, чтоб мы достаточно доверяли друг другу…

— А мы и не сговоримся никогда! — в отчаянии крикнул Артамон. — Пятеро нас, и каждый тянет в свою сторону. Сергей, довольно спорить — прикажи! Не можешь?.. Решай, Бога ради, довольно медлить — вот, я повторяю тебе, что готов хоть сейчас взять оружие и ехать в Таганрог. Изволь сказать мне — да или нет? Сережа…

Сергей покачал головой.

— Нет, Артамон. Нет. Нельзя.

— Выступить нетрудно, но солдат во время похода надобно кормить, — вдруг произнес Тизенгаузен. — Где денег взять?

Муравьевы переглянулись.

— На первое время употребить артельные суммы — кажется, дело ясное.

— Артельные деньги имеются не во всех полках. Да и потом, не годится брать солдатскую собственность.

— Ну вот опять вы. — У Артамона от досады даже слезы навернулись на глаза. — Если дело только за этим, я достану вам денег. Слышите? Достану!

— Артамон Захарович… Артамон Захарович. — Швейковский тянул его за рукав и умоляюще смотрел в глаза. — Голубчик, вы послушайте меня… не надо спешить, ей-богу, не надо. В следующем году начнем непременно, при первом же удобном случае. Вот будет смотр, тогда и разом… того…