Ангел мой, Вера

— Вам, подпоручик, советую вспомнить, что вы не в борделе.

— В борделе, по крайности, было бы веселее, там не водится педантов, — звонко ответил Мишель.

От такой откровенной наглости Артамон не сразу нашелся что сказать, только уставился на Бестужева тяжелым взглядом. Пикировались они с Мишелем при Сергее не в первый раз — точнее, Мишель отпускал шпильки, а Артамон, не поспевая ответить, предпочитал думать, что не удостаивает нахала вниманием. В палатке воцарилось нехорошее молчание: все знали, что полковник Муравьев не терпит дерзости от младших, считая ее отнюдь не признаком ума, и в этом отношении бывает щепетилен.

Артамон, так и не ответив, вышел на двор, принялся сердито выбивать трубку… «Деревяшкой был и остался… дурак! Щенок тебе в глаза смеется, в гвардии за такое к барьеру ставили, а ты молчишь».

Сергей вышел следом.

— Фу, черт, какой ты вспыльчивый, Артамон. Впрочем, я тебя за то и люблю — киселя в людях довольно, а пороха недостает. Ну, полно, пойдем обратно. Мишель глупость сказал, я признаю… а ты будь умней. Хочешь, он перед тобой извинится?

— Не надо мне его извинений, Серж.

— Мишель — превосходный человек, я его люблю, как себя, поверь… Вообще, может быть, он стóит нас обоих, потому что свободнее, независимее — вообще вся лучшая молодежь теперь такова. Вам бы подружиться. Голубчик, ну сделай над собой небольшое усилие, по крайности, не сердись на него Бог весть за что.

— Сергей Иваныч, — Артамон осторожно посторонился из-под руки кузена. — Ты меня не уговаривай. Вызывать его, из уважения к тебе, я не буду, но дружбы между нами не жди. Я в этом деле только ради тебя и Матвея…

— А не pour le bien de la Patrie?³⁵ — лукаво спросил Сергей.

— Это уж само собой разумеется, — неопределенно ответил Артамон, зачуяв насмешку. — Пойми ты одну вещь, Сережа, я не могу насильно заставить себя чувствовать то, что чувствуешь ты. Я во всю жизнь мою не знал несправедливости, так будь же доволен, что я с тобою по дружбе, а не по идеям! Ты говоришь, я несчастлив тем, что жил благополучно, — пусть так… Может быть, если бы меня разжаловали, оклеветали, разорили, я бы лучше понял тебя, но, честное слово, Сережа, я не могу роптать и жаловаться, что Бог не дал мне испытаний.

Сергей помолчал.

— Я слышал — ты, говорят, унтера из ремонтеров приколотил? — наконец спросил он.

— Уж и приколотил… Больше шума, чем дела. Ремонтер — вор…

— Да ты поэт, Артамон Захарыч.

— Оставь, Сергей, хоть ты не смейся. Вместо путных лошадей поставили кляч — за дурака, что ли, меня держали, не пойму. Я его браню, а он стоит что пень, шапку в руках держит… ну, я со зла этой шапкой его по морде раз и другой. Не сдержался — ведь мне, Сережа, не бить, а убить его хотелось. Не дай Бог, набежит новый Наполеон — как с такими воевать?

— На войне — другое дело.

— На войне, по крайности, их прямо расстреливали.

— А в мирное время битьем зла не избудешь. Взять хоть Кузьмина — как перестал драться и унтерам запретил, так и порядку стало больше, штрафованных почитай что нет. А что, Брисфор, зарекся бы и ты, как Кузьмин, а? То-то я был бы рад…

— Ты, Сережа… — Артамон хотел сказать «не учи», но побоялся обидеть кузена и закончил иначе: — …меня не уловляй. Кузьмин пусть себе как хочет управляется, а я таких слов давать не стану, особливо в лагерях. Тут перед смотром сам закрутишься и людей задергаешь, вечером в палатке упадешь мордой в сено, и ничего тебе уже не надо, ни креста, ни доброй славы. Полковник Пестель-то, говорят, тоже не брезгует.

— Полковник Пестель, кстати говоря, о тебе самого высокого мнения и отзывался исключительно с похвалой.

— Гм… премного благодарен. Это в каком же смысле?

— В том самом, что в Петербурге тебя не умели ценить.

Артамон подозрительно вгляделся в кузена — не пытается ли Сергей его задобрить? Но тот, кажется, говорил совершенно искренне.

С того случая Сергей не бывал в Староселье почти неделю. Артамон всерьез начал подозревать, что кузен все-таки обиделся за историю с Мишелем. Лагери подходили к концу; следовало или самому наведаться к Сергею, смирив гордость, или с терпением ожидать весточки, может быть, напрасно… Артамон гадал: неужели они так и расстанутся в полуссоре, после пяти лет разлуки и полутора месяцев дружбы?

Четвертого сентября Сергей явился сам — и один.

— Приезжай завтра, после репетиции смотра, ко мне! — весело крикнул он. — Будет вечеринка, званы артиллеристы. Я тебя познакомлю кое с кем… такие славные ребята!

— И Бестужев придет?

— Придет, разумеется, да тебе-то что за беда? Отвяжись от него, ради Бога. Это даже смешно, в конце концов.

— А артиллеристы — что ж, тоже из наших?