Ангел мой, Вера

Гостеприимство полковника Муравьева было хорошо известно, и субботний обед, несмотря даже на бивуачное положение, а может быть, именно благодаря ему, показался весьма соблазнителен. Ахтырских офицеров набилась полная хата, а Сергей вновь привез Тизенгаузена и Швейковского, не говоря уж о неразлучном Мишеле. Надо сказать, компанию они составляли приятную: Тизенгаузен и Швейковский, подпив, пустились в военные воспоминания, и даже Сергей потешил общество парою анекдотов. Пили местное вино, легкое, но коварное — Артамон сетовал, что не удалось раздобыть шампанского, — вспоминали, как в Валахии пробовали водку, называемую «бешеной», а во Франции молодой мускат и лимонад, который выжимала смуглая пейзанка прямо руками в огромную каменную миску, должно быть, римских времен. Гусары, изрядно навеселе и с песнями, наконец разошлись: одни отправились играть в карты к майору Головину, другие пожелали завершить вечер в корчме, третьи у какой-то Маринки. Когда никого не осталось, кроме хозяина и приезжих, Артамон велел подать еще вина и закусок.

— Ну, наконец-то ушли… стыдно, ей-богу, я их всех чертовски люблю и рад принимать хоть каждый день, но, веришь, за столом весь вечер сидел как на иголках и только ждал, скоро ли разойдутся. Так хотелось посидеть с тобой, Сережа… и с вами всеми, господа! — поспешно добавил он, чувствуя, что и сам захмелел от вина и от компании. — Кто его знает, нынче вот видимся, а завтра — Бог весть.

— Экое у тебя философское настроение, кузен.

— У меня-то? Напротив, самое развеселое. Ты ведь и сам понимаешь — если скоро начинать, то будем ли живы, нет ли… Может быть, в последний раз этак сидим! Скажи мне, наконец, Сережа, голубчик, не томи — когда?

Мишель шумно вздохнул.

— Я знаю, знаю, что ты скажешь — опять Артамон Захарович затянул свою волынку и непременно всем наскучит до смерти, — с улыбкой продолжал Артамон, обращаясь к Сергею. — Но все-таки, Сережа, какое надобно терпение!.. Нет, подожди, я твои возражения наперед знаю, а ты выслушай сначала… я ведь все время об этом думаю. Планы, знаешь, строю!.. Ты вот как сделай — пошли нарочного к Пестелю, кстати, знаешь ли, Сережа, что его родители с маменькой-покойницей по Петербургу были знакомы? Чудное дело — все мы друг другу как будто родня… Так о чем я?.. Главное — начать, непременно начать поскорее! Дать знать в Петербург, пускай там заставят других полковых командиров, кто сочувствует, поддержать нас, и соединенными силами…

— Нет-нет, — уныло заговорил Тизенгаузен, постукивая по столу днищем бокала. — Артамон Захарович, честное слово… я удивляюсь, как вы на войне-то живы остались, с таким характером. Небось вечно вперед заскакивали…

— Не больше других, — сдержанно ответил Артамон.

— Я все-таки полагаю, что надобно подождать до будущего лета, когда будет смотр.

— Этакой скоростью мы и через десять лет ничего не сделаем.

— Полноте, господин полковник, в России устроить переворот не так уж трудно, — заметил Мишель.

— Вот как?

— Во-первых, у нас нет полупросвещения — этого главного врага европейских революций. Либо высокая просвещенность, либо самая темная дикость — вот каково наше общество. Во-вторых, нет иезуитов и патеров, которые забрали бы большую власть и тем самым помешали бы. В-третьих, у нашего дворянства не так уж много прав, а значит, оно недовольно… всегда недовольно!

Швейковский молча кивал. Артамон взглянул на него почти с ненавистью. Продолговатое лицо командира Алексопольского полка впервые показалось ему невыразительным и тупым. «И физиономия-то у него лошадиная, прости Господи. Ну, с таким каши не сваришь. Впору с тоски засохнуть, на него глядя… Будет теперь тянуть да рассусоливать. Ведь он старик, форменный старик! Вот-вот начнет кашлять и жаловаться, что молодежь измельчала».

— Смейтесь, господа, если угодно, но у меня предчувствие, прямое предчувствие: если теперь промедлим, к зиме обо всем станет известно и нас переберут поодиночке. Вот и жалуйтесь потом…

— Я все-таки полагаю, что доносу Витта не дадут ходу, ежели ты этого боишься, — негромко произнес Сергей.

— Боюсь!.. Ничего я не боюсь.

— И мне по душе твоя отвага, ей-богу, но, чтоб начать теперь, нужно было сговориться ранее. Ты рассуди сам: прежде недели до Петербурга не доскачешь, и им там тоже надобно время, чтоб приготовиться. Войска все в лагерях. Покуда еще сумеют стянуть в столицу хоть три-четыре полка… Ежели мы здесь начнем без них, каковы наши шансы на успех?

— Север присоединится, когда получит от нас известие.

— Так ведь на все время надобно! А ну как северяне сами попросят погодить? Был уж случай, да не умели пользоваться, — с досадой произнес Сергей. — Я помнил Якушкина совсем другим. Как со временем меняются люди…

— А я, право, думал, что они с тобой во всем согласны, — простодушно сказал Артамон. — Но ежели здесь полыхнет, им уж некуда будет деваться…

— Бить наобум, не зная, где и когда будет Могол, — это, извини меня, Артамон, совсем уж нерассудительно. Ни в коем случае нельзя допустить, чтоб он был в столице, когда мы начнем…