Ангел мой, Вера

— Слышали вы, что в Петербурге?..

— Слышали, да. Были вчера у твоего брата, он рассказал. Да по дороге еще встретился знакомый фельдъегерь, узнали кое-что и от него. Ведь у тебя, должно, уже газеты есть — что пишут?

Артамон протянул газеты, полученные накануне от брата, сам принялся перечитывать стоя, через плечи кузенов. «Государь император Николай Павлович воспринимает венец своих предков, принадлежащий ему… вследствие торжественного совершенно произвольного отречения государя цесаревича Константина Павловича… в силу коренных законов империи о наследии престола…»

— Что же, у вас присяга уже была? — не отрываясь от чтения, спросил Сергей.

— Да, вчера и присягнули, как только приказ получили.

«…из желания навлечь на Россию беды безначалия… Солдаты были слепым орудием… Провозглашение имени цесаревича Константина Павловича и мнимая верность присяге служили только покровом настоящему явному намерению замысливших сей бунт… преступные зачинщики, люди гнусного вида…»

— О-о, какой знакомый штиль. Прямо испанская трагедия.

«Государь император… узнав, что рядовые Гвардейского экипажа изъявляют живейшее раскаяние и утверждают, что они были вовлечены в мятеж обманом…. даровал им великодушное прощение и вернул знамя».

— Простил волк ягненка… интересно, чем их дальше простят — штрафными ротами или палками?

«…не иное что, как минутное испытание, которое будет служить лишь к ознаменованию истинного характера нации, непоколебимой верности величайшей без всякого сомнения части войск и общей преданности русских к августейшему их законному монарху».

Сергей прочитал это вслух, с особым выражением.

— Ну что ж, прямо-таки рай и благорастворение воздухов, — заключил он. — Преступников накажут, а заблудших высочайше простят. Все любят государя императора и преданы законной монархии. — И вдруг добавил с неподдельной ненавистью, напугав Матвея и Артамона: — П-подлецы… и все довольны. Не умели бунта сделать!..

— И что теперь?

— Доехать до полка, что же еще. Дальше видно будет.

— Это верно, что Пестель арестован или застрелился?

Сергей то ли кивнул, то ли покачал головой… «Что за черт? Да он боится мне сказать, что ли?»

— Мы поедем скоро, — проговорил Сергей, грея руки. Взгляд у него вновь сделался рассеянный, не то больной, не то сонный. — Не хочу беспокоить твое семейство…

Артамону хотелось спросить: «Вы не думаете ли теперь начинать?» Он вовремя прикусил язык. Сергей ни о чем не спрашивал, не напоминал — у него был вид человека, опасно погрузившегося в собственные мысли.

— Что же, Сережа, чаю? А хотите, так и ночуйте…

Договорить он не успел. Во дворе бешено завыл Финашка, застучали конские копыта, кто-то бегом поднялся на крыльцо, распахнул дверь…

— Господа! — пронзительно крикнул Мишель с порога. — За мной подполковник Гебель с жандармами. Едут нас арестовывать. Я их обогнал, может быть, на час. Сергей, в Василькове твои бумаги взяты.

Сергей, приподнявшись, удивленно спросил: «Вот как?» Артамон поскорей прихлопнул дверь, ведущую в коридор, к комнатам.

— Подпоручик, тише, ради Бога!

Несколько мгновений они молчали. Наконец Сергей произнес:

— Что же, делать нечего. Придется, видно, лечь брюхом кверху. Матвей, ты езжай с Мишелем, а я дождусь Гебеля здесь.

— Так нельзя!

— По крайней мере, ежели арестуют, то меня одного.

Он прищурился, глядя на кузена, и усмехнулся:

— Лучше всего, конечно, было бы, чтобы меня арестовал Артамон и предъявил Гебелю.

— Ну, знаешь, за такие шутки…

— По крайности, тогда ты бы остался чист и мог в будущем действовать.

— Если бы я искал спасти свою шкуру, я бы так и поступил, — сердито сказал Артамон.

— Никуда я не поеду! — крикнул Мишель.

Матвей вдруг слабо рассмеялся.

— Что ж, господа, по-моему, кончено. Артамон, вели подать шампанского. Выпьем и весело застрелимся.

На него крикнули в два голоса Артамон и Мишель, убеждая не говорить глупостей. Сергей между тем молча переводил взгляд с одного на другого.

— Как же быть? — негромко спросил Мишель.

Тот побарабанил пальцами по столу, выстукивая какой-то марш; казалось, он вот-вот даже примется насвистывать. Вместо мрачного раздумья в глазах Сергея появилась отчаянная, веселая решимость. Двадцатый год, с его болью и мукой, сменился семнадцатым, полным еще не рухнувших надежд…

— Ну, значит, судьба. Артамон, ты все лето сетовал, что мы медлим. Признаю теперь, ты был прав.

Тот ответил не сразу:

— Чего ты от меня ждешь, Сережа?

Сергей с улыбкой взглянул на кузена.

— По-моему, это ясно. Чтобы ты выступил с полком, как обещал. Если отправиться сейчас в Житомир, можно захватить врасплох всю штаб-квартиру…

Артамон вздрогнул.

— Почему в Житомир?

— Для Петербурга, пожалуй, сил маловато.

— Куда я, к черту, отправлюсь, одним полком? И где потом тебя буду искать? Лучше условимся так: вы начинайте у себя, а я присоединюсь, как только получу от вас известие.

— Помнится, летом ты говорил иное.

— Да?

— И я всегда рассчитывал, что ты, при необходимости, начнешь первым.