Ангел мой, Вера

— Сергей Иваныч, ну как так-то?! Летом одно дело, а теперь совсем другое. Даже и странно… Посуди сам, можно ли немедленно поднять полк, размещенный по квартирам и не готовый к походу.

«Дождаться Гебеля здесь всем вместе, захватить его, а потом… потом двинуться на Житомир или Бердичев. Но даже если поднять полк немедленно, на сборы уйдет несколько часов, самое малое, да и то я приведу не всех — один эскадрон в Бердичеве, в карауле. Кто из старших офицеров за мной пойдет? Куликовский — вряд ли, Нечеволодов и Арсеньев — сомневаюсь, Семичев наверняка обижен за разнос, Франк волком смотрит… Дернул черт меня вчера их обругать! Что бы тебе, Сережа, приехать двумя днями раньше? Теперь, после присяги, офицеры меня, пожалуй, и слушать не станут. Нате вам, извольте собираться и идти на Житомир, бунтовать против законного государя. Нет, это немыслимо. Они меня сами скрутят и выдадут…»

В тишине вдруг послышались шаркающие шаги… Все вскочили, Артамон бросился к двери — и остановился на пороге: грозная поступь судьбы на деле обратилась ротмистром Семичевым, который, крадучись, уходил в сенцы. Подняв плечи до ушей, словно застигнутый врасплох, он обернулся к Артамону и жалобным голосом произнес:

— Мы что… мы готовы. Все сядут на коней да поскачут, куды прикажете.

Артамон несколько мгновений смотрел остекленевшим взглядом на Семичева… а потом, так и не сказав ни слова, махнул рукой и вернулся в комнату.

Сергей ждал его — с усмешкой на лице.

— Стало быть, я тебя неверно понял?

Артамон пожал плечами:

— Стало быть, так. Я не отступаюсь, Сергей, но…

— Ты не можешь отстать от нас теперь, после того, что говорил и обещал, — перебил Мишель.

Полковник Муравьев пропустил «ты» мимо ушей. Он стремительно соображал.

«Ежели начать здесь и сделать Любар местом сбора, то есть дожидаться подхода всех частей для решительного выступления, к Киеву ли, к Петербургу… что же это будет? Толпа взбунтовавшихся солдат, которые никого не слушают и не знают удержу… а в Любаре два винокуренных завода и до черта шинков… перепьются, пойдут громить. Кто им воспретит? Покончат тем, что перевешают своих же офицеров на заборе… с ума надобно сойти, чтобы превращать Любар в пороховую бочку! Моя семья первой пойдет в петлю…»

Уперев кулаки в стол, он отвернулся к окну.

— От своих слов я не отказываюсь. Слышишь, Сережа? Я присоединюсь к вам, если вы выступите — и если будет хоть какая-нибудь надежда на успех. Теперь лучше тебе уехать…

«Положение-то патовое, Артамон Захарович. Как ни поверни, придется выбирать между своими и своими. Сейчас проводить любой ценой Сергея из Любара, покуда он тут не разжег, а там уж что Бог даст…»

— D’accord³⁸, — негромко сказал Сергей. — Артамон, я тебя понял и более не настаиваю. Мишель, ты поедешь в Константинов к артиллеристам…

«„Славяне“ — горячие головы. Мишель, чего доброго, переполошит их, и они кинутся… куда? Да всё сюда же».

Артамон перевел дух, искоса взглянул на кузена.

— Давайте по-другому. Вы уезжайте все вместе и переждите где-нибудь, а я сейчас же еду в Петербург…

— Зачем?

— Добьюсь встречи с государем, объясню ему…

Его прервал оглушительный хохот Мишеля.

— Покуда будете ездить, нас тут как раз переберут.

— Поедем вместе, — с безумной улыбкой подхватил Матвей. — Ты ему расскажешь все, а я его убью.

— Да прекратите вы паясничать, черт возьми! Он выслушает, он имеет право знать…

Сергей молчал.

— Или так, если угодно, — продолжал Артамон. — Я сейчас поеду с вами…

— К чему? — равнодушно спросил Сергей. — Нет, Артамон, не нужно. Позволь, я сожгу кое-какие свои бумаги, да вот еще — можешь передать записку в Константинов? Остальное будет видно.

— Передам, пиши.

Пока Сергей писал, Артамон сам принес из буфетной бутылку вина, разлил по стаканам, молча поставил на стол. Чокнулся с Матвеем… «Прощай, кузен».

Кузены и Мишель Бестужев уехали скоро. Артамон поворошил догоравшие в печке бумаги, взял со стола записку, открыл дверь в коридор — и отступил. В коридоре стояла Вера Алексеевна, бледная, испуганная и разгневанная.

— Ты слышала?..

— Да.

Вынудив мужа попятиться, она шагнула в комнату.

— Что ты намерен делать? — негромко спросила она.

— Не знаю, Вера… ей-богу, не знаю.

Она взглядом указала на записку:

— Ты позволишь?..

Муж безучастно протянул ей листок. Вера Алексеевна пробежала записку взглядом…

— Что же, ты решился?

— Я только исполнить просьбу… Впрочем, что ты посоветуешь? Ради Бога, ангел, ты благоразумна, скажи мне теперь, как лучше быть. Я, кажется, совсем запутался…

Артамон как-то беспомощно всплеснул руками — прежде всегда такой уверенный и сильный, теперь он стоял перед ней, вконец растерявшись, словно став меньше ростом. Он искал ответа у нее — у жены, у женщины, — и в глазах у него были страх и боль, как будто он падал в пропасть и цеплялся из последних сил…

— Ты понимаешь, что это будет? — тихо спросила Вера Алексеевна.