Ангел мой, Вера

Муж глазами ответил: да. Ему вдруг стало легко: без единого упрека, без лишних рассуждений она разрешила его сомнения, вместо того чтобы еще дальше толкать от спасительной тропы. «Да, я понимаю, и прежде понимал, и вижу, что мы согласны — так нельзя. Я и сам об этом думал, ты лишь подтвердила мои мысли. Спасибо тебе, я уверен теперь: нельзя, и прав я был, прося Сергея уехать. Ты не можешь ошибиться… Что же делать?»

Артамон забрал у жены записку, шагнул к печке. «Сжечь? Или пускай Вера сожжет, в знак того, что не осталось между нами тайн. Нет, нехорошо, лучше я сам…» Не давая себе времени передумать, он свернул листок трубочкой и сунул через щель заслонки в огонь. Видно было, что мгновение Артамон еще боролся с собой — распахнуть заслонку, выхватить записку… он сам не ожидал от себя такой решимости. Бумага вспыхнула, и все было кончено.

Вера Алексеевна ждала, что сейчас муж переведет дух и улыбнется — пускай слабо, криво, — как всегда, когда оканчивалась трудная минута. Но Артамон, весь серый, враз постаревший на десять лет, продолжал неотрывно смотреть на заслонку, за которой гудел огонь. Вера Алексеевна подумала: было бы легче, если бы он сорвался с места, забегал по комнате, как обычно, только бы не каменел вот так.

— Тёма…

Он потер лоб, взлохматил ладонью волосы, словно спросонок, пристально взглянул на жену — и наконец в его взгляде появилось что-то прежнее, решительное и упрямое.

— Ну что ж… теперь ожидать гостей.

Вера Алексеевна, не зная, что еще сделать, и не решаясь оставить мужа, наугад взяла книгу с полки, раскрыла где придется… Артамон кивнул: читай. Оставаться наедине со своими страхами ему было совсем невыносимо. Вера Алексеевна читала, он заставлял себя слушать, но мысли разбредались, и наконец, совершенно забыв про чтение, Артамон поднялся и заходил по комнате. До него, точно издалека, донесся голос Веры Алексеевны:

— «…В один день я обнаруживал в людях все те смешные стороны, которые я наблюдал в продолжение целого месяца. Те, кому я открывал мои внезапные и невольные излияния, ничуть не были благодарны мне, и были правы, потому что…»

Артамон остановился в разбеге, натолкнувшись на стол, так что Вера Алексеевна принуждена была замолчать.

— Может быть, сейчас не время читать, — мягко сказала она.

И снова к ней обратилось застывшее, похожее на маску лицо мужа.

— Да… да. Оставь меня одного, прошу тебя.

Вера Алексеевна ушла к себе.

Нечаянные гости — подполковник Черниговского полка Гебель и с ним поручик Ланг — явились через час, запыхавшиеся, закиданные снегом. Гебель, едва поздоровавшись и переведя дух, сиплым голосом крикнул:

— Куда они поехали?

— Кто? — с искренним удивлением спросил Артамон.

Гебель наконец опомнился.

— Ваш кузен, подполковник Муравьев, с братом. Они, кажется, были здесь у вас.

— Верно, проезжал Сергей Иванович с каким-то поручением. Просил лошадей, да я, признаться, не дал — нету. Однако не случилось ли чего? Вы сядьте… Поручик, прошу без церемоний.

— С каким поручением, не сказывали?

— Не сказывали, да я и не спрашивал.

— Не удивительно вам показалось, что с ним был его брат?

— Помилуйте, чему же особо удивляться, когда они родные братья. Вольно им ездить вместе, ежели хотят, тем более Матвей Иваныч в отставке и к месту не привязан. Да что же я… — Артамон постучал в дощатую стенку. — Вера Алексеевна, прикажите-ка что-нибудь того… закусить. Тут, подполковник, конечно, не до разносолов, но наша стряпуха такие пироги с зайчатиной изображает — прямо-таки песни, а не пироги. Спиртуозы все свои, с завода. Один местный полячок, знаете, исключительно настаивает на тридцати листиках… вот я вам сейчас налью попробовать, а вы скажете.

— Увольте, господин полковник, мне не до угощений.

Артамон, не слушая, засуетился по комнате.

— Куда Гаврила рюмки-то поставил, провались оно совсем! Вечно на праздниках все вверх дном. Полно, батенька, с холоду-то — опрокидонтом, как у нас говорили. Вы в гвардии служить не изволили? Как мы, бывало, чарочки под потолком пили… Вот она, родимая, на тридцати листиках — нашел, а уж думал, вся. А позвольте полюбопытствовать, отчего такая спешка? Да вы пейте, пейте, после скажете. Ангельчик, что же с ужином?..

Гебель, казалось, опешил от неумолчной болтовни и столь бурного гостеприимства. Он сел и, по секундном колебании расстегнув шубу, опорожнил рюмку.

— Что? Добже, добже, как паны говорят? Хорошо пошло? А вот я вам еще налью…

— Да погодите вы, — наконец с досадой выговорил Гебель. — Скажите, господин полковник…

И поспешно встал: Вера Алексеевна, еще бледная от мигрени, церемонно вошла в комнату, протянула руку, неторопливо заговорила о погоде, о дорогах. Гебель глазами показал Артамону: «Нужно поговорить». Тот как будто не понял. Подполковник опустился в кресло и некоторое время, изнывая от досады, ерзал и отвечал односложно, но наконец не выдержал.

— Господин полковник, я к вам поговорить о серьезном деле… можем ли мы пройти куда-нибудь? Простите великодушно…