Антология альтернативной литературы 1. Альманах

– Я? – отец задумался на пару секунд, и Леня представил, как он потирает седой висок. – Наверное, мне бы отдых не помешал. Да, знаешь… Было бы неплохо.

– Приезжай, – двустволка щелкнула, возвращая стволы в прежнее положение. – Я буду дома.

Леня нажал кнопку обрыва связи. Опустился на крыльцо напротив казненного снеговика, положил «ИЖ-27» на колени и принялся ждать. Липкий тяжелый снег садился на спину, осыпал склоненную голову, покрывал белыми погонами плечи.

С каждой минутой белые хлопья падали все гуще. Через какое-то время Леня уже сам напоминал снеговика.

Елена Бочкарева. Екатеринбург :: Кикицуров

Рыжая, в яблоках, корова, свесив коромыслом давно не мытые ноги, одиноким планером рассекала ясное, непорочное небо. Она то исчезала, нырнув в пушистое, белоснежно-праздничное облако, то вдруг неожиданно выскакивала из него с другой стороны, разгоняя в разные стороны любопытное воронье безобразие.

– Молодец, Сюська, – тихонько сказала мать, вытирая мелкие растроганные глаза, – учись, сынок.

Женщина многозначительно посмотрела на мальчика. Ей очень хотелось, чтобы сын выучился на воздухоплавателя.

Здесь же стоял соседский петух Полкан, смотрел в небо, молчал, и завидовал.

Сюська всё летала и летала, демонстрируя такой высший пилотаж, что Чкалову и не снилось.

Но, чу! С неба посыпались круглые тяжёлые лепёшки. Они со свистом устремлялись в сторону земли, тёплыми коричневыми брызгами залепляя окрестные пейзажи.

Мать с сыном и петух запрокидывали в небо головы и, не в силах сдержать эмоции, громко визжали.

Сюська сделала ещё один, почётный круг, грустно помахала хвостом, и растаяла в небе, оставив после себя сияющую на солнце золотисто-коричневую дорожку.

«Фу, ты, приснится же такое!». Петрович сел на кровати, свесив тонкие, с колючими коленками ноги.

Но на душе отчего-то сделалось тепло и мягко. В горле торчал и мешал жить тугой мешочек со слезами.

Он, покачиваясь, дошёл до туалета, выплюнул мешочек в унитаз, звонко смыл.

В прихожей, в пыльном углу сидел наголо побритый к летнему сезону хомячок Шкалик с раздутыми щеками и плохой репутацией. Не реагируя никаким местом на давно знакомого человека, зверёныш продолжал запихивать за щёки обрывки картона.

Петрович присел на корточки и обмер: в недоеденных обслюнявленных клочках бумаги он узнал свой любимый членский билет Общества Защиты Дятлов. Беспредельно негодуя, Мазай размахнулся – хотел шлёпнуть засранца по щеке, но не попал.

– Ладно, живи, щенок, – процедил сквозь оставшиеся два с половиной зуба Петрович и с удовольствием пнул Шкалика в пах: «это тебе за дятлов!»

Пошёл на кухню. Открыл холодильник, сковырнул озябшим ногтем кусочек снега в морозилке. Съел. Стало легче.

Высунул половину себя в открытое окно, вдохнул оттопыренными ушами мокрого утреннего воздуха. Потом встал, отвернулся от окна и громко выдохнул задом в зябкую утреннюю свежесть.

Снял со спинки стула выстиранную вчера резинку от старых трусов, аккуратно свернул её в рулон. Кое-как пристроил рулончик в баночку из-под кильки и плотно прижал крышкой.

Было пасмурно и противно, лето никак не приходило, хотя июнь почти уже кончился. Бесцветное унылое небо хмуро глядело Петровичу прямо в глаза.

– Пойду, пройдусь, – придумал Кикицуров.

Он отрыл в засохшем цветочном горшке значок ГТО, спрятанный глубоко в земле, нацепил его на зачерствевшую от возраста тельняшку. Долго, с удивлением наблюдал в зеркале свою нарядную грудь.

– Ишь, какой баской! – Петрович застенчиво улыбнулся отражению.

Он отыскал в шкафу среди старых изношенных огрызков обуви парадно-выходные брюки-трико с сильно торчащими коленками. Натянул штаны до шеи – коленки чуть выпрямились. Подвязал брюки проволокой, надел на голову спортивную шапочку с надписью «Берегите дятлов», и вышел во двор.

На улице было воскресенье, весь народ ещё спал.

«Спят, однако», – с нежностью подумал про всё спящее человечество Петрович, и сел на скамейку.

Неожиданно из подъезда с громким лаем выскочила почти безногая такса, следом за ней вышла соседская девчонка – хозяйка собаки, в юбочке чуть ниже пупа.

– Здрасьте, дядя Мазай, – полузевнула-полупропела девочка, села рядом и закрыла глаза, чтобы досмотреть свой молодой, радостно-бесстыжий сон.

Петрович покосился на голые коленки, нахмурился, проворчав что-то по поводу непрактичности современной молодёжной одежды. Сплюнул. Пошёл дождь. Коленки взвизгнули и убежали в подъезд, туда же юркнула безногая такса. Кикицуров остался один.

Идти никуда не хотелось, да и некуда было идти. В тоскливом, протёртом плохой едой, горле Кикицурова опять возник, и всё разрастался колючий ноющий ком, пока вовсе не лопнул. И вспыхнула на бледных щеках запоздалая, одичавшая жалость к самому себе, и потекли горячие слёзы, смывая прочь беспросветное и дремучее многодневное беспамятство.

Кикицуров вспомнил всё.