Апоптоз

Я встала с кровати и, натянув домашние штаны, обвитые катышками сверху донизу, на цыпочках подошла к двери, прислушиваясь к звукам за. Мое сердцебиение, конечно, куда же без него, и бурчание воды в ванной. Значит, финишная прямая. Еще пара мгновений – и мне придется попрощаться с комнатой часов на пять или того больше, что в моем нынешнем состоянии – сущая, сущая пытка. Не по своей воле я перекочую на кухню, а точнее – на кузню, где ни один из четырех углов не знает слова «лежать» (тип спряжения по классификации Зализняка – 5b), которому так обязаны любые кровотечения. Страшное дело ведь – истекать кровью стоя или сидя и одновременно быть женщиной. В такие моменты мне особенно остро не хватает здесь того серого, обгрызенного диванчика-кровати, который теперь живет на даче у какой-то молодой пары. У них, быть может, уже появились дети, столько же лет прошло. Еще немного, и начнутся поиски всех этих мисс, мадмуазелей и фройляйн с крючкообразной грудью, птичьим лицом, российским паспортом, положительными рекомендациями и самое главное – с самым маленьким жалованьем. И за это она, эта найденная мамзель, будет родителям долго и упорно мстить, внушив ребенку, что они променяли его на карьеру, на деньги, и будет права. Родители ведь давно пожалели, что стали ими.

Дверь ванной сочно клацнула, и он сказал сестре что-то вопросительное. Все, вышли, идут сюда. Ждать дольше не стоит. Как войдут – просто опускаю глаза, быстро здороваюсь и скольжу на кухню. Договорились.

– Блин, да мне уже с самого начала это все показалось странным. Ой, привет. Спала, что ли? – на меня уставились два коричнево-рыбьих глаза и один губастый щетинистый подбородок. – А я уже подумала, что тебя дома нет. Ну ладно. Мы тут посидим немножко, ты не против? В кино были, устали чутка. Два часа пытки совершенно дебильским фильмом про петербургского сыщика, типа он Шерлок Холмс, ищет, кто расчленяет молодых женщин у царя под носом. А так все вроде ничего, известные актеры, красивые костюмы, антураж, а по факту шлак какой-то. Ну, мы тут маленечко потюленимся тогда, ладно? Кстати, хорошо, что ты дома. Виталик посмотрел стиралку, сказал… Виталь, что ты там сказал? Что сломалась эта, как ее…

– Горловина шланга, который вставляется в сливной патрубок.

– Да, в сливной патрубок. На «парубок» похоже (улыбается). Ну, в общем, он завтра после восьми вечера придет починит, откроешь ему? Я у клиента еще буду. Ну все, ладушки тогда. Мы тебе там на кухне грецкие орешки оставили, ты вроде любишь. Старушка у метро продавала. Только они не лущеные, прокали сначала в духовке минут десять-пятнадцать.

Разрубив пропотевший запах прихожей, я зашла на кухню и плотно закрыла за собой дверь. Заперлась. Выдохнула. Завтра после восьми? На столе серебрился прозрачный пакет с пирамидкой грецких орехов. И почему сестра решила, что я их люблю? Ладно, кстати, от слова «ладан». Хвостатый мешочек я продырявила пальцем, вскрыла ногтем грудную полость и высыпала ее содержимое на почерневший от времени противень, заранее попросив духовку громко сказать «А-а-а-а-а». Ее душный зев напомнил мне, что в детстве, помимо других профессий, я недолго хотела стать врачом, чтобы много писать синими ручками, которые вкусно пахнут. Родители тогда первый и, наверное, единственный раз радовались вместе со мной: в них поселилась напрасная надежда, что из священной троицы «врач-юрист-экономист», необходимой каждому человеку, первым ликом буду я, дочь родная. Мама тут же умыкнула с химзавода белый халат, чтобы я могла начать свою практику, а отец просто катил на своей одобрительной интонации во все стороны, говоря, что наша планета действительно очень больна, что ей срочно нужен талантливый врач и я, стало быть, буду трудиться на Пятом луче под руководством владыки Иллариона. На чернила, пахнущие яблоком, им было все равно.

Пятнадцать минут прошло, духовка еще раз нехотя зевнула, и я вынесла на свет лампы загорелые коконы грецких орехов. Завтра после восьми. В комнате за стенкой как будто упал, глухо ударившись, какой-то тяжелый предмет. Я рефлекторно повернула голову на звук, словно пытаясь в бетоне прожечь дыру, через которую можно было бы подсмотреть, что происходит в пространстве, где наверняка еще бродило одно из моих тонких тел. Орехи тем временем перекочевали на деревянную разделочную доску, вдоль и поперек пораженную трещинами, и теперь смотрели на меня так, словно мне волею судеб выпало привести в исполнение их смертный приговор. Спокойно, казнь пока откладывается. Нужно найти какой-то способ расколоть вашу забагрелую скорлупу, не руками же мне разламывать. Где-то у нас был маленький отцовский молоток, которым я приколачивала гвозди для старых фоторамок, из чьих окон теперь смотрят чужие люди, вот можно им. Они тебе вообще зачем, как-то раз спросила сестра. Они же все мертвые, тебе не родня, а за тобой наблюдают. Своих бы лучше повесила. Я ответила, что свои и так все видят. А эти пусть смотрят, им нужнее.