Армия США. Как все устроено

– Поможем! А как?

– Приезжайте к нам в Штаты, почитайте лекции, занятия проведите практические.

Ну и поехала из России в Америку военно-медицинская делегация. Полковники и генералы. Жен с собой взяли. А что, США платят! Разместили их, стали развлекать и кормить. Но в один прекрасный момент вдруг напомнили:

– А как же лекции?

– Какие лекции?

– Ну… Афганистан, опыт, корпоративная этика, занятия с нашими военврачами.

И тут, как говорится, напряженная пауза! Какой опыт, откуда? Настоящих-то врачей в Америку не пустили. Поехали те, кто решил за чужой счет отдохнуть, развеяться. А когда время пришло опыт передавать – тут упс!!! Неудобняк! Американцы стерпели, но к нашим военным больше не обращались. Они нашли советских ветеранов и пенсионеров, реальных военных врачей – травматологов, хирургов и др. Тех, кто действительно прошел Афган. И ездят теперь к ним в Питер учиться, уже в гражданские заведения. Стыдобища…

Начальник американского госпиталя ведет меня вдоль коек. Выставка несчастных случаев.

– Этот на мотоцикле под машину влетел. Собираем по частям. Две недели уже у нас лежит. У этого, видите, руки нет. До мины, говорит, дотронулся. Повезло. Мог и умереть.

– Я смотрю, и дети есть.

– Много. Видите, вот мальчик. Отцу помогал коров пасти. Намотал поводья на кисть. Одна рванулась – полруки оторвала.

Я остановился у кровати этого пастушка. Из-под одеяла на меня смотрели два больших детских глаза. Я смутился и отошел, детей всегда жалко. Какая разница, кто им помогает, НАТО или Варшавский договор. Взрослые же – агрессивные и неразумные, а дети – святые. Они всегда вне пороков и вне взрослых военных игр.

Когда мы вышли на воздух, Скаветта взял меня за плечо.

– А почему ты удивляешься нашей открытости?

– Не знаю… Откровенность – это вообще штука редкая. В отношениях с незнакомыми людьми, а тем более с репортерами. Нет, у нас в России военные могут пустить к себе в полк, показать все, что лежит на поверхности. Но так, чтоб позволить пожить в казарме, дать разобраться, что к чему, – никогда. Слишком много тайн и секретов, которые обычным людям знать не следует. Это как семейная жизнь напоказ.

Скаветта сжал пальцы на моем плече.

– Послушай, ты прикрепленный корреспондент. Знаешь, что это такое?

– Нет.

– Бумаги подписывал?

– Целую кипу. Сто листов.

– Так вот теперь ты имеешь право находиться в Баграме и снимать все, что тебе заблагорассудится. Хоть мир, хоть войну. Единственное запомни: если при тебе кого-то из наших военных убьют, нельзя сообщать и показывать это раньше официальных заявлений из Пентагона.

– Почему?

– Правительство США послало этих солдат на войну. И это дело правительства – сообщать семьям о гибели их отцов и детей. Ясно?

– Ясно. А если они сами попросят?

– Кто?

– Если солдаты еще при жизни разрешат снимать их гибель на пленку?

Рик задумался.

– Ты знаешь, такое бывает. Ну если так – да, конечно, можно снимать. – Он помолчал, как будто вспоминал что-то. И грустно добавил: – Конечно, можно.

Воздушная эквилибристика

– Так, ну что у нас там сегодня… Авиация! Ага! Собирайтесь!

Сержант первого класса армии США Рик Скаветта явно получал удовольствие от возможности командовать нами. Он стоял руки в боки перед нашим фанерным убежищем и сверкал глазами, показывая, как тяжело ему терпеть нашу медлительность. Мы вынесли на волю штатив, сумку со шнурами и микрофонами, камеру и со всем этим скарбом забрались в подъехавший «Хаммер». Уплотнив нас, в джип втиснулся капрал Серега. Скаветта похлопал ладонью по броне и помахал нам рукой. Я только успел крикнуть:

– А вы, товарищ сержант?

– Я еще нужен Соединенным Штатам! С вами полетит господин Батыршин!

Конец его реплики я уже еле расслышал. Мы двинулись и минут пятнадцать петляли по базе, пока не вырулили на железные плиты аэродромного покрытия. Есть бетонные плиты, а есть металлические, которые, сцепляясь между собой, покрывают землю матово отблескивающим коричневым или зеленым панцирем.

По нему и рулить можно, и взлетать, и даже садиться. Этот панцирь легко разбирается и перевозится на другое место, чтоб вновь образовать собою рулежные дорожки и походную взлетно-посадочную полосу. Я «дите» военных гарнизонов, и мне известно – такие железные плиты легко превращаются в стены сараев и в заборы на приаэродромных дачах, и в садовые дорожки, и еще черт знает во что. Все зависит от выдумки пенсионера-летчика или тыловика, их утащившего.