Ashen crown (СИ)

На обратном пути, с трудом усевшись в кресло самолёта, Юнги придумал название тому, что чувствовал. Разочарование. В Тэхёне. Несомненно, могущество его неоспоримо, но как легко оно растворилось, стоило лишь заныть старым шрамам. Смирение с его склонностями и слабостями присутствовало в том числе, но больше именно разочарование.

Своим затянувшимся молчанием Тэхён будто подписывал согласие на отказ от всего, за что он когда-либо боролся, хватал пули, наводил порядки. Он сдал багаж с ответственностью и взял перекур, но Юнги сомневался, что он начнёт ожесточённую схватку с соблазном остаться с тем, к кому его тянуло вопреки здравому смыслу или по мановению чего-то светлого и высокого.

У Чонгука все козыри в рукаве и манипулировать ему есть чем. Тем, что он Чон Чонгук, например, живой и любящий, боготворящий и оберегающий. Насколько извращённой и сокровенной могла быть любовь между ними, не остывшими спустя многие годы, Юнги не старался представить. Он прикинул, что чувства сохраняются при низких температурах, как какие-нибудь микробы и обладают поразительной живучестью. И просыпаются, вспыхивают тогда, когда совсем не ждёшь. Просчитать бы вероятность перегореть, чтоб совсем хорошо, но Юнги не желал углубляться.

Безусловно, их подстёгивали инстинкты и сила привычки, допустим - память. И тело, как сосуд наиболее подверженный изменениям. Как святой отец, Юнги пускал двоих детей мироздания в ту бездну, о которой они мечтали, как небезразличный друг, докапывался до истины, где был убеждён, что они пропащие и пропащие вдвое, если не ведают, что творят. Конечно, он давал им шанс, но не знал, можно ли положиться на их благоразумие. Поскольку о самом Чонгуке нельзя сказать ничего наверняка. Имей он желание прикончить Юнги, сделал бы это не раздумывая: возможностей предоставлялось хоть отбавляй. Из сострадания ли или изощрённо издеваясь, он оставил его в живых, колко выразив недовольство тем, что у них с Тэхёном что-то было.

Таким образом, Юнги утратил связующую нить с одним из сицилийских принцев, зато к нему вернулись утерянные чётки. Обмен не впечатляющий, конечно, но после подвальной полусмерти, радовала каждая мелочь. Жизнь Юнги ценил по-прежнему высоко.

***

Новую встречу с Анжело долгожданной не назовёшь, однако Чимина удивило радушие, оказанное в дальнейшем. Он был убеждён, что его доведут до полумёртвого состояния, а затем непременно воспользуются утекающей теплотой. Ужасно, но первое, что он представил - своё распластанное в сперме тело, ставшее жертвой групповой некрофилии. Воображение в целом работало против него. Потому что он боялся, как никогда, естественно угасая в обстоятельствах, вышедших из-под контроля.

Прямиком из подвального захолустья его перетащили в современные апартаменты, где три врача (вероятно, их мудрёный разговор навёл Чимина на такое предположение), покружили над ним и сделали выводы, что ни нервы, ни артерия не задеты, а значит, у него есть надежда встать и пойти спустя некоторое время и цикл антибиотиков. Заодно его прощупали и решили не играть с огнём, прооперировав без анестезии. Анжело, сидевший в сторонке, дал согласие. И Чимин завыл. Кожаная кушетка, что пришлась ему вместо кровати, по краям покрылась царапинами. Сжав челюсти, он терпел, сколько мог, затем несколько раз вскрикнул и затих окончательно, переводя дух. Сознание оставалось частично.

Анжело поблагодарил консилиум и, отправив их восвояси, примирительно погладил Чимина по голове, нисколько не смущаясь тем, что гость связан и наверняка желает избавиться от боли.

— Ты должен быть здоров, когда я войду в тебя, но не избалован, — нараспев сообщил он с омерзительной интонацией. — Нельзя полноценно испортить то, что уже испорчено.

Чимин не успел ответить. В плечо втиснулась игла шприца, и язык онемел.

Похоже, ему дали отлежаться и поправиться, но сколько он провалялся без чувств - неизвестно. Помимо ограничения свободы Чимина раздражала излишне вычурная обстановка комнаты, позолота, винтажная мебель, лепнина, нелепое нагромождение скульптур, бюстов и живописи на стенах, словно его занесло в кладовую музея. Он и сам экспонат. И понял это, когда Анжело посетил его в составе незнакомых людей. Коллегия из десятерых. Один держал в руке поводок и вёл за собой подростка чуть старше десяти, наверное. Избитый мальчик полз следом, капая слюной и обезумевшим взлядом ища помощи в воздушной сфере, где расцветали цветные сны.

Чимин дёрнулся, порываясь подняться, но остановили ремни, что поперёк перекроили грудь и бёдра. Говорить мешал кляп, и он яростно замычал.

— Помню наш наречённый брат, — громко заговорил Анжело, — был так блистателен в подобном виде.