АСКЕТ

Иногда я встречала на лестнице тихую женщину средних лет с испитым смущённым лицом. Однажды она остановилась и, по-собачьи заглянув мне в глаза, прошептала: «Зашла бы, может, по-соседски? У меня вот есть…». Женщина приоткрыла грязную хозяйственную сумку и показала мне бутылку дешёвой водки. Тогда я шарахнулась от неё, как от прокажённой: «Спасибо, я не пью». Что хотела она в тот момент, когда готова была даже поделиться со мной своим сокровищем? Рассказать о погибшем муже? О дочке, пропадающей неизвестно где? О больной старухе-матери? Или неумело просила о помощи? Спивающаяся женщина — бывает ли зрелище более отталкивающее. Я предпочла забыть это омерзительное лицо.
Не знаю, когда и как она умерла. Её дочь я помнила только долговязым нахальным подростком, вечно ржущую в компании таких же, как она сама, деградантов. О появлении в умирающей квартире ребёнка я догадалась только по круглосуточному писку за стеной. Оттуда всё время раздавались то пьяные вопли, то звук падающей мебели, то ноющие, тягучие старческие рыдания. Я привыкла. Предпочитала не переступать черту, за которой жила нищета, разложение и боль. Мне больше нравились красивые страдания Жанночки.

— Сколько мальчику? — зачем-то спросила я.

— Полтора, — лейтенант пожевал губу. — Отощал, пять дней святым духом… Как котёнок, вот такой крошечный. Выживет, даст Бог.

— Блин, — сосед почесал в затылке.

Я глянула на экран. Жади в свадебном платье была прекрасна. На руках пухлощёкий улыбающийся мальчик. Я выключила телевизор и пошла в комнату Никиты.
Он сидел спиной к двери. По монитору мельтешились раскрашенные мутанты. Он спасал какой-то мир.

— Никита.

— Мам, ну ща! — он тыркнул в мою сторону локтем. Не оглядываясь. — Чуть-чуть осталось.

— Как у тебя дела?

— Нормуль!

Я села на узкую кровать сына и заплакала.

Офелия и плесень

«… перестройка и ускорение. Мы будем стараться найти консенсус…»

— Выключи ты его! — поморщилась Любовь Сергеевна. — Говорильня одна.

Подвыпивший Видякин, её бессменный супруг, встал и, распуская на ходу узел галстука, минимизировал звук старенького радиоприёмника. Все вздохнули с облегчением.

— Да кто там их разберёт, — заметил Владимир Николаевич, интеллигентный старичок, сосед по коммунальным радостям и невзгодам. Поговаривали, что в Ленинград он смог вернуться только после «оттепели». С тех пор о властях говорить побаивался. Жил тихо. Выудить его из крошечной комнатки можно было разве что на большие общие торжества, какое случилось сегодня.

— Не скажите! Новый генсек он… — Видякин повертел пухлыми волосатыми пальцами в воздухе.

— Хватит вам! — рявкнула тётя Фима, огромная добродушная еврейка, владелица двух комнат в их коммуналке, где, расселилась её многочисленная родня, включая племянницу с двумя сыновьями Сёмой и Моней. — Не для того собрались. Детка, скажи нам, старикам, что-нибудь. За тебя таки пьём.