АСКЕТ

Давыдов ещё раз обернулся на застывшую у сосны девушку. Её там не было. Перевёл взгляд на Архипа. Где стоял старик, курился парок, словно кто-то вздохнул на холоде. Давыдов тряхнул головой, потёр рукавицей щёку.

— Мороз, однако… — поёжился он и побежал отогреваться в избу.

Картофельная яблоня

С детства робела перед закрытыми дверями. Любыми. Трепет был иррациональным, увещеваниям и аутотренингу не поддавался. Просто казалось, открою, а там…  
Однажды так и случилось. Отворила входную дверь и жизнь оборвалась. Точнее, оборвалась прежняя, где всё просчитано и логично. Новая жизнь смотрела раскосыми азиатскими глазами, переминалась с ноги на ногу и бубнила что-то про «познакомиться». Яшар был таким — въехав в девятиэтажку, считал своим долгом представиться всем соседям. Странный. Ко мне его визит затянулся.
Мы отмечали деревянную свадьбу. Я вручила ему расписанную хохломскими завитушками ложку. Ответного презента не получила и дулась. Похоже, Яшар этого не замечал. Он разливал по пиалам зелёный чай и разглагольствовал о каких-то пустяках. 

— Всё у тебя не как у людей! — наконец, вскипела я. — Далась тебе эта крыша! Пошли бы в ресторан, посидели.

Яшар улыбнулся.  

— Это не крыша, — он похлопал ладонью по ковру, который приволок сюда через чердачное окно. — Это небесный достархан.  

— Не иначе, — буркнула я, ёжась от назойливого воя автосигнализации. — А там верблюд орёт? 

— Ишак, — уточнил супруг, протягивая пиалу.

Отхлебнув пахнущий мёдом напиток, я пригрозила: 

— Вот простыну в твоей тысяче и одной ночи. Октябрь на дворе!

Яшар встал, прошёлся. Остановился неподалёку, глядя в распахнутое навстречу индиговой бесконечности небо.  

— Сейчас май, — не оборачиваясь, сказал он. — Неужели не слышишь? 

Прозвучало это так веско, что на миг я прислушалась. Из желтеющей фонарями ночи долетал монотонный гуд машин. Где-то в смертельной схватке сцепились два голоса, мужской и женский — семейные разборки. Истерично рыдала сирена. Привычные звуки, которые перестаёшь замечать, живя в бурлящем мегаполисе. Вдруг сквозь белый шум бессонного города пробилось едва слышное иа-иа. Я потрясла головой. Яшар, конечно, непостижим, но получить на годовщину осла… 

— Что.. это? 

— А! Я знал, что услышишь! — Чёрный миндаль глаз радостно сверкнул. 

— Ты собой, вижу, доволен, — я закусила губу. — Куда мы его денем? Держать на балконе, выгуливать в наморднике?! 

— Кого? — Яшар растерялся.  

— Осла! Ты б ещё гюрзу притащил! 

Неожиданно мой оригинал расхохотался и, усевшись рядом, обнял меня за плечи. 

— А я так старался! Столько всего намалевал! Цикад разве не слышишь? А ручей? 

Я вслушалась. Из неуловимых эфиров неслось кудахтанье. 

— Куры, — констатировала я, чувствуя, что схожу с ума. 

Яшар вздохнул. 

— Ясно, даже тут слушаешь только то, что сгодится в хозяйстве. Боишься открыть дверь. 

— Какую дверь? 

— Какая отделяет рацио от… — он запнулся — от жизни. Иногда дверь, которую мы боимся открыть, это дверь нашей собственной тюрьмы.