АСКЕТ

— Я, между прочим, давно здесь. Нагородила городушек! — Яшар указал на выцветшие обои. — Опять видишь только то, что привыкла видеть. 

— Ты… созданная мной иллюзия? 

— Самомнение! Иллюзию души вызвать Вселенная не позволит. Человек сам Вселенная. Что хочет, то и воротит. 

Его насмешливый тон немного привёл меня в чувства.  

— Выходит, и яблоню я не могла вызвать, потому что… 

— …яблоней для тебя был я? — Он пытливо уставился мне в зрачки. Признаваться в попытках надуть Вселенную, наделив дерево душой человека, не хотелось. Муж поднялся. — Пойдём. 

Я пошла. Куда и зачем, не спрашивала. Мы ступили за порог. Тут же я увидела её. Яблоню. Ту самую! Только белые цветы ничем не напоминали картофельные. 

— Она!  

Сколько я билась, чтобы воскресить этот мираж. А пришёл мой джинн — и всё так просто. Вот моя яблоня — тепло в груди, радость и щемящее чувство, какое появляется при виде чего-то прекрасного, но мимолётного. 
Яшар взял мою руку — ветерок в ладони — положил на шершавый ствол. Прохладный, жёсткий, со шрамами от резцов оголодавших зимой зайцев.  

— Это обычная яблоня, — сказал он. — Невозможно создать иллюзию, если не видишь реальность. — Я стояла и гладила холодными пальцами «всамделишную», как говорил дед Аркаша, кору. Как он там без меня, мой «рыцарь»? Яшар вдохнул сладковатый аромат сада. — Май! — и стал удаляться. Не растворяться в воздухе, как положено призраку, а просто уходить в сиреневый сумрак. Подойдя к калитке, обернулся. — Знаешь что значит моё имя? 

— Нет, — призналась я.  

— Живущий, — ответил он и подмигнул. 

Потом вышел. В ночной тишине я долго ещё слышала, как кто-то насвистывал «Bayramingiz Muborak» — любимую песенку Яшара. Взлаивали сонные собаки. У соседей истошно орал телевизор.

О’кей

Раскалённые цифры плавят небо — тавро. Шипит, пузырится плоть ночного пространства. Искрится индиговая кожа. Больно…
Стоп! Это же просто лазерное шоу. Новый Год! Сияющие ленты Мёбиуса вьются в звёздной бесконечности, и вдруг взрываются, рождая огромную, на весь небосвод, цифру. Через двенадцать месяцев она изменится. Ветреные цифры — ненадёжные, зыбкие. Как и всё в этом мире…
Блистающем, радостном мире!
Музыка, смех, тающее в волосах конфетти. Надо отвернуться от окна и влиться в сверкающую толпу. Иначе улыбка сползёт с лица и…

За стеклом мелькнула тень. Я отпрянул. Снова кто-то сделал последний шаг в пустоту. Крика не слышно, утонул в ликовании корпоративной вечеринки. Лица рассмотреть не успел. И всё же не сомневался — Пашка, мой коллега и вот уж семь лет ближайший друг.

Час назад я зашёл в его кабинет. Обменялись привычным: «Ты как? — О, кей!». Пашка сидел очень прямо. Руки на столе. Кулаки чуть заметно сжимались и разжимались, словно дышали. Взгляд — мимо.

— Ты давай… Спускайся к нам.

— О, кей! — повторил Пашка и вскинул открытую ладонь. Разжал-таки.