АСКЕТ

Получив книгу, он торопливо нацарапал что-то в финале повествования. В это мгновение послышалось короткоеплим  — упала последняя капля.
Мастер открыл переданный ему том. После завершающей точки кошмарным почерком старого врача два слова — продолжение следует. Они всплыли в памяти Сомова из тех лет, когда он почитывал «Роман-газету», означали — ещё не конец, впереди много важного, интересного, может статься, главное.
Брови Булгакова поползли вверх.

— Похоже, счастливый вы человек, Фёдор Алексеевич…

***

— Клиническая смерть около семи минут. Сейчас пациент в сознании. Пульс пятьдесят четыре слабого наполнения. Динамика положительная, — бубнил молоденький реаниматолог.

Медсестра фиксировала данные, кидая на юного эскулапа обожающие взгляды. Тот сконфузился и, отвернувшись, спросил неубедительным баском:

— Больной, вам что-нибудь нужно?

— Саксофон…— промямлил Сомов и улыбнулся.

Воля мертвых

Входя в двери хосписа, как ни старался, тягостной горечи я не испытывал. К стыду своему, вынужден признать — меня обуревало лишь любопытство и нехорошая меркантильная благодарность. С другой стороны, покажите, кто не испытал бы радость, свались ему нежданно-негаданно на голову наследство — великолепная четырёхкомнатная квартира в центре столицы. Стоит добавить, что последние десять лет я непрестанно мыкался по съёмным комнатушкам. В мою жизнь прочно вошло слово «бывшая» — бывшая жена, бывшая квартира… Даже дочь, повзрослев, отдалилась и стала, воспоминанием о том пухленьком ласковом котёнке, с которым мне разрешалось в выходные прогуляться в парке и съесть по мороженому.
И вот судьба изволила улыбнуться в мою сторону. Звонок. Равнодушный голос нотариуса, известившего, что некий родственник напоследок желает меня осчастливить. Неужели и я брошу, наконец, якорь? Ноги снова обретут почву в виде поскрипывающих под ними половиц. Моих половиц! В моей квартире! Мнилось, что, обзаведясь углом, я избавлюсь и от преследующего меня словечка — бывшая. Всё станет настоящим.

Я всматривался в лежащий на кровати скелет. Кожа жёлтая, пергаментная. Дыхание надсадное, с хрипом. Нет, черты престарелого родича были мне незнакомы, как и его имя. Я присел на край стула, стоящего у изголовья и коснулся иссохшего запястья. Не терпелось узнать, что заставило этого человека вспомнить обо мне. Вспомнить теперь, когда детдомовское детство давно позади. Когда привык думать, что истоки мои выжжены безвозвратно.

— Аристарх Осипович, — негромко позвал я, с трудом припоминая замысловатое имя-отчество.

— Он вас не слышит. — Сопровождающая меня медсестра смотрела строго. — В беспамятстве третий день. Что ж вы так долго… — В голосе звякнул укор.

— Работа, — коротко объяснил я.

— Он вас ждал. Что-то хотел сказать. Ручку давали, чтобы написал. Отказался. Видно, личное. Так и… — Сестричка грустно кивнула на умирающего. — Сгорел. Рак гортани.