Атаман Устя

— Да такъ я и ушелъ, онъ ничего не справилъ. Не берутъ въ воеводств отъ него ни алтына, да и шабашъ. Со всхъ концовъ подлзалъ, говоритъ, ничего не подлаешь. Одинъ тамъ есть, старый такой, лтъ съ девяносто, писаремъ что-ли. Этотъ бралъ деньги и немного, да эсаулъ сказываетъ, ему дать, что бросить, не стоитъ. Украдетъ! А толку не будетъ. А то на грхъ и помретъ. Деньги зря пропадутъ совсмъ.

— Плохи твои всти, Черный, проговорилъ Устя задумавшись. — Такъ Орликъ и остался.

— Такъ и остался пробовать еще… Сказывали ему, теща воеводина возьметъ и зятька по своему поведетъ. Баба ражая и ндравъ кипятокъ.

— Теща возьметъ? Теща воеводы?

— Ну, да… Баба, сказывали и мн на базар,- ходокъ такой, что оборони Богъ. На всхъ обывателей и господъ въ город и даже въ самомъ острог страховъ напустила. Бьетъ шибко… И всхъ бьетъ. Купца Ермошкина, на что горделивъ и денегъ много…

— Ну… Неужто же и его побила она?

— Память отшибла! Лежитъ третью недлю. Чего лучше.

— А при мн было… продолжалъ Черный. Дьячка Митрофана повстрчала она у соборной площади, сгребла его единымъ разомъ, да и начала возить по луговин. Возила, возила… Кудри-то его такъ по втру и летятъ. Народъ еле оттащилъ ее отъ Митрофана. И то не силкомъ, а обманомъ ее взяли. Крикнули пожаръ… Горитъ то-ись будто около ейнаго дома… Ну отстала и побжала къ себ.

Устя разсмялся.

— Ну, Орликъ-то надежду иметъ, что воеводиха возьметъ?

— Не воеводиха, та махонькая и на ладонъ дышетъ, а самая теща эвта… Орликъ сильно уповаетъ… Указалъ только теб доложить, что коли злючая баба запроситъ больше положеннаго, то онъ изъ другихъ прибавитъ, изъ пятидесяти рублей, что получилъ отъ дяди Хлуда — для тебя.

— Какія же это?

— А пропускныя отъ купца Сергева, что на мокшан проминуетъ тутъ деньковъ черезъ десятокъ съ товаромъ въ Астрахань.

Устя сморщилъ брови и задумался. Черный молчалъ.

— Не мало ли взялъ Хлудъ? — Пятьдесятъ за цлую мокшану! Въ ней, поди, на тысячу рублей товару-то будетъ?

— Ужъ этого не знаю. Сказывалъ такъ Орликъ. А дядя Хлудъ и мн оченно наказывалъ доложить теб, чтобы какъ намъ не ошибиться. Чтобъ того Сергева пропустить мимо Яра безъ обиды. А онъ уговорился, чтобы купецъ отъ себя на корм или у руля — какъ всегда для опознанія — воткнулъ шестъ съ синимъ лоскутомъ и съ пукомъ конопли. Такъ и теб указалъ передать. Синь лоскутъ, да конопля.

— Мало взялъ! ворчалъ Устя. Буду я пропускать цлыя бляны, мокшаны, да корабли съ товаромъ за пятьдесятъ рублей. Сдается мн, сталъ Хлудъ у насъ деньги оттягивать. Воръ онъ.

— Какъ можно, атаманъ. Онъ не таковскій, жалостливо произнесъ Ванька Черный.

— Да. Для тебя, цыгана. Ты хвостомъ у меня не верти. Ты наровишь за его дочку свататься. Знаю, братъ.

— Что-жъ, я бы не прочь… Да не отдастъ николи.

— Знамо не отдастъ. Эка невидаль, зятекъ изъ разбойниковъ, бглый и голоштанный.

— А мастерство, атаманъ, нешто не въ зачетъ. У него отъ меня лишнихъ двсти рублевъ въ году будетъ. Онъ такого, какъ я, не найдетъ другого.

— Эка языкъ-то безъ костей… Мастерство? что ты пару коней въ годъ угонишь! Невидаль. Всего на пятнадцать рублей. Да знахарствомъ своимъ рублей двадцать наживешь въ году.

— Какъ можно, атаманъ… ухмылялся Черный. Я въ году двадцать, а то и вс дв дюжины коней угоню. А знахарство мое… кладъ. Ей-Богу, кладъ. Я вотъ и теперь въ город хворую купчиху ухаживалъ и въ недлю на пять съ полтиной отвару своего ей перетаскалъ. Я одинъ былъ при ней. Всхъ городскихъ знахарей супруженекъ ея прогналъ, а меня слезно просилъ облегчить отъ хворости.

— Ну, вылчилъ что-ль?

— Да, сначала было полегчало, а тамъ, кто его знаетъ, — вдругъ ее скрючило и духъ вонъ. Такъ купецъ съ горести на меня залзать зачалъ, что я ужъ у дяди Хлуда въ сара сидлъ сутки и на улицу не выходилъ. А тамъ прямо сюда хватилъ. Все Господь. Ншто можно вылчить — коему человку смерть надлежитъ быть. А народъ глупъ — эвтаго не понимаетъ. Господь къ себ человка требоваетъ, а ты вишь тутъ своимъ настоемъ изъ травъ Божьей вол предлъ положи. Даже грхъ. Ей-Богу… Глупъ народъ. А я знахарь во какой — какихъ въ самой Москв нту. У меня одинъ слпой прозрлъ въ Дубовк. А другой былъ изъ астраханцевъ, огнемъ восемь лтъ горлъ. Я его въ мсяцъ уходилъ, какъ рукой все сняло.

Долго болталъ Ванька Черный о своемъ коньк любимомъ, о знахарств, но Устя не слушалъ, а о чемъ-то думалъ. Наконецъ онъ прервалъ болтовню Чернаго и спросилъ нершительнымъ голосомъ и какъ бы вскользь брошенными словами, будто стыдно ему было за свой вопросъ.

— Петрынь что?

— Его въ город нту… И не бывалъ! отозвался Черный.

— Враки все… мычалъ Устя, глядя въ сторону.

— У дяди Хлуда не былъ. И эсаулъ его не видалъ.

— Можетъ, подъ городомъ дло какое?

— А мы, атаманъ, такъ полагаемъ… Не гоже это Петрынь, не хватилъ-ли въ Саратовъ, чтобы тебя и насъ съ головой тамошнему начальству…

— Полно врать. Пустомеля — дуракъ! рзко выговорилъ Устя.

— Эсаулъ сказывалъ… робко отозвался Черный. Дядя Хлудъ тоже. А я что-жь… Не мое дло…

— Воръ Хлудъ, самъ первый насъ продастъ, коли ему деньги хорошія пообщаютъ. Только однимъ страхомъ нашей расправы его и держимъ.