Атаман Устя

— Воля твоя, атаманъ… А дядя Хлудъ не таковскій, и зачмъ ему негодное дло… Нашинскіе на его двор завсегда ему за постой отплачиваютъ, кто чмъ можетъ: деньгами, скотиной, товаромъ… Онъ отъ насъ больше и разжился, такъ ему не рука насъ продавать…

— Измаилъ что? Назадъ когда собирается?..

— Измаилъ? выговорилъ Черный, удивляясь.

— Ну, чего ты?

— Да вдь онъ же напоролся…

— Какъ напоролся! Когда? воскликнулъ Устя.

— Я чаялъ, ужь ты знаешь отъ кого… Измаилъ давно ужь, какъ отъ насъ только тронулся, такъ верстахъ въ десяти отъ города и напоролся. Мн эсаулъ сказывалъ, въ город говорили. Тамъ его и зарыли на кладбищ, да еще по христіанскому — не знали, что татаринъ.

— Скажи на милость! вздохнулъ Устя. Жаль мн Измаила. Эхъ жаль! Какъ же вышло-то…

— Да баринъ какой-то, помщикъ, изъ ружья ухлопалъ. Самъ татаринъ виноватъ. Ихъ двое хало съ кучеромъ на тройк лихой… А Измаилъ — очень вдь тоже — ползъ на нихъ, благо у него конь былъ лихой… Ну, сказывалъ вишь этотъ баринъ въ воеводств, что Измаилъ шибко наскочилъ, коренника подъ уздцы ухватилъ и два раза выпалилъ по нимъ. Кучера подшибъ въ бокъ сильно и свалилъ съ козелъ, а баринъ его хлестнулъ изъ ружья!.. И однимъ разомъ и положилъ. Они же его въ городъ привезли мертваго… Да все похвалялись, дьяволы. Лгали, что семеро разбойниковъ было.

Атаманъ Устя молча отпустилъ Чернаго и, оставшись одинъ, снова принялся за свою книгу.

VIII

Молодецъ изъ шайки, Ванька, съ прозвищемъ Черный, былъ неизвстнаго происхожденія: не то цыганъ, не то жидъ. Самъ онъ прежде сказывалъ товарищамъ, что его отецъ съ матерью были изъ одной земли, что около моря Чернаго и Дуная, изъ города Яссы.

Правду ли говорилъ Ванька или хвасталъ, было тоже шайк неизвстно. Многіе его считали за цыгана. Такъ или иначе, но лицомъ, акцентомъ въ произношеніи и даже какой-то особенной вертлявостью онъ не походилъ нисколько на русскаго. Вдобавокъ онъ зналъ многое, чего не знали другіе молодцы шайки; онъ бывалъ въ Москв, въ Кіев, когда-то долго прожилъ въ Астрахани и плавалъ по Каспійскому морю наемникомъ на купеческомъ корабл. Кой-что зналъ онъ о Персіи, по наслышк или дйствительно бывалъ у персидскаго берега. Онъ не любилъ, какъ и вс, много болтать о себ, но однако атаману было извстно кой-что объ Черномъ. Молодецъ, лтъ 27, былъ уроженецъ Каменецъ-Подольска. Онъ помнилъ, какъ лтъ восьми отъ роду, отецъ и мать поднялись и похали, Богъ всть почему, въ дальній путь, длившійся два мсяца. Они перебрались въ городъ Смоленскъ, гд прожили хорошо и богато года два… Но вдругъ что-то приключилось съ отцомъ… Однажды внезапно отецъ бросилъ домъ и почти все нажитое имущество и, посадивъ въ телгу жену, парнишку сына и его маленькую сестренку, рысью выхалъ, среди ночи, изъ Смоленска, и всю ночь гналъ лошадь безъ передышки и безъ остановки. Въ полдень лошадь выбилась изъ силъ и къ вечеру пала на дорог, близъ деревни. Отецъ Ванькинъ купилъ живо другую въ ближней изб и, отсчитавъ деньги чистоганомъ изъ мошны, — безъ жалости погналъ снова… Посл двухъ сутокъ зды семья остановилась на постояломъ двор, въ какомъ-то мстечк, при большой рк. Здсь было очень людно, весело, тянулись безъ конца по большой дорог взадъ и впередъ обозы со всякимъ добромъ и товаромъ, и проздомъ то и дло попадались разныя барскія дроги и рыдваны, четверней и шестерикомъ срыхъ коней подъ масть. На умнаго парнишку будто повяло чмъ-то новымъ. Тутъ будто люди другіе и живутъ иначе… Онъ повеселлъ, на все и на всхъ таращилъ глаза, ухмыляясь бойко.

— Вишь нашъ Ванька какъ повеселлъ! замтилъ отецъ и спросилъ шутя сына: знаетъ ли онъ, гд они?

— Вотъ посл-завтра двинемъ съ зари и какъ солнышко встанетъ — ты и ахнешь отъ того, что увидишь! сказалъ онъ.

Парнишка не спалъ дв ночи отъ такого общанья. Дйствительно, чрезъ день они на своей телг двинулись до разсвта. Когда солнце уже поднялось, да когда они тоже взобрались шагомъ на гору, чрезъ которую шла дорога, то Ванька не только ахнулъ, а заоралъ во все горло, а потомъ застылъ, ошаллъ… оглядывая небосклонъ…

— Это, дуракъ, Москва! сказалъ отецъ. Москва блокаменная, Москва кормилица, Москва карманщица… Въ ней не житье, а масляница вчная…

Но въ этой Москв, которой такъ обрадовались и отецъ, и мать, и онъ самъ, — семь видно не повезло…

Черезъ годъ отецъ Ванькинъ пропалъ… а мать все плакала, и на вопросы мальчика ничего не объясняла…

— Нту его! говорила она. И не будетъ, не жди.

Отецъ попалъ въ острогъ, подъ кнутъ и въ Сибирь…

Оставшись одна, мать Ванькина сначала бдствовала въ нищет. Затмъ она стала отлучаться изъ дому все чаще и приносить домой какія-то травы и смяна, да, накупивъ посуды, бутылей и скляницъ, кипятила травные отвары, длала настойки и продавала. Всякій народъ ходилъ къ ней, бралъ эти отвары и деньги мдныя оставлялъ.