Атаман Устя

Священникъ замтилъ, что гость шибко и сразу занялся Устей, повидимому, просто «врзался» въ двушку, какъ говорили казаки. И ходитъ и глядитъ на нее будто безъ ума, безъ памяти.

— Пущай его! думалъ священникъ. Вдь все-жь ему надо будетъ не нын — завтра ухать.

То же думала и Устя, но не могла однако воздержать себя, и поневол съ первой же минуты стала дразнить секретаря и на смхъ подымать; онъ и обижался, а все-таки льнулъ къ ней.

На третій день секретарь въ бесд наедин съ ней предложилъ двушк бросить отца и послдовать за нимъ въ столицу, общая ей горы золотыя. Устя сильно обидлась, но свела было дло на одинъ смхъ. Секретарь упорно и назойливо стоялъ на своемъ, и двушка стала отвчать рзко. Дошло дло до того, что она объяснила гостю невозможность полюбить такого урода, какъ онъ, «блоглазый глистъ».

Секретарь обидится и ушелъ въ свою горницу, а въ сумерки объяснился о томъ же самомъ со священникомъ, предлагая ему сначала тысячу рублей, потомъ три, потомъ семь тысячъ, чтобы отпустить съ нимъ дочь въ столицу, въ качеств или въ должность простой наложницы.

Отецъ еодоръ сначала и понимать не хотлъ и все отсмивался, потомъ заподозрилъ, что секретарь не трезвъ, но когда тотъ назойливо стоялъ на своемъ, увеличивая кушъ, оскорбленный священникъ вспылилъ, какъ еще никогда въ жизни не бывало. Недолго думая, онъ сталъ просить важнаго гостя тотчасъ вонъ на улицу изъ-подъ своей кровли. Секретарь сталъ грозиться, что за такую дерзость засадитъ священника въ острогъ, а «двчонку» его силой увезетъ съ собой, куда захочетъ.

Священникъ одлся, вышелъ на церковную площадь станицы и началъ, останавливая мимоидущихъ казаковъ, просить созвать міръ тотчасъ на сходъ.

Скоро собралась толпа. Вс посыпали изъ хатъ на площадь, даже старухи и ребятишки прибжали изъ любопытства узнать, что за сборъ.

— Что за притча, батюшка? Что приключилось? говорилъ каждый, подходя.

Когда вс собрались, священникъ объявилъ поведеніе секретаря.

Казаки разгорлись, загалдли и двинулись къ дому попа учить его гостя, московскаго секретаря. Однако тотъ, почуявъ бду, уже собрался. Лошади его были заложены въ экипажъ, а вся свита уже разсаживалась по телжкамъ и на коней.

Хотли было самые лихіе казаки не пускать его усаживаться въ коляску, а заставить прежде прощенья просить у любимаго и уважаемаго священника, но отецъ еодоръ остановилъ ихъ… Довольно было и того, что Устя, проводивъ гостя изъ горницы, стояла на порог дома и, кланяясь въ поясъ отъзжающему, ласково и привтливо говорила, балуясь:

— Добраго пути, блоглазый глистъ. Уноси скоре тощую спину отъ нашихъ казацкихъ нагаекъ.

Многочисленная свита секретаря молчала, какъ по уговору или по его приказу. Секретарь сердитый, красный, какъ ракъ, фыркалъ, точно лошадь съ сапомъ, и, усвшись въ коляску, не вытерплъ. Онъ обратился къ священнику, стоявшему уже предъ домомъ около дочери, и къ ближайшимъ казакамъ и выговорилъ:

— А казачк этой быть у меня — волей-неволей; не пройдетъ мсяца, и вы ея не хватитесь!.. Вотъ вамъ мое послднее слово.

Толпа было заревла и ползла на экипажъ, но отецъ еодоръ удержалъ всхъ однимъ словомъ.

— Богъ съ нимъ; бросьте, молодцы; неразумный какой-то.

Секретарь, погрозясь кулакомъ, двинулся отъ крыльца въ сопровожденіи своихъ холоповъ, сопровождаемый гиками и свистомъ.

Къ вечеру отецъ еодоръ съ Устей уже смялись и шутили на счетъ того, какъ она прельстила столичнаго гостя; священникъ махнулъ рукой, идя спать, и сказалъ:

— Ну, спасибо, все обошлось безъ бды. Спустить мн ему не хотлось обиды, а какъ созвалъ народъ, то самъ испугался за него. Слава Богу, цлъ ухалъ.

XXIV

Не прошло двухъ недль, какъ гость московскій исполнилъ свою угрозу. Дйствительно, былъ ли онъ безъ ума, безъ памяти отъ двушки, или просто привыкъ столичный затйникъ исполнять вс свои прихоти, но дло въ томъ, что, отъхавъ верстъ за пятьдесятъ, онъ остановился въ одной станиц и ршилъ дальше не хать.

Однажды, въ глухую и темную ночь, когда все небо заволокло тучами, завывалъ и гудлъ втеръ и частилъ осенній дождь — на домъ священника напала вооруженная ватага людей… Головорзы явились и забрались въ домъ тихо и осторожно. Собаки не лаяли, ворота и двери отворились какъ волшебствомъ, — все было, видно, заране налажено и пристроено. Священникъ, который спалъ, не усплъ и пальцемъ двинуть, какъ его въ кровати связали и привязали. Двушку, несмотря на сопротивленье, повалили, скрутили и, заткнувъ ротъ, вынесли на улицу, положили въ экипажъ и махнули отъ крыльца во весь опоръ.

Скоро въ степи ихъ и слдъ простылъ. Отца еодора нашли и освободили только лишь по утру; онъ былъ безъ сознанія, и его насилу привели въ чувство. Съ перепугу и предчувствія горя отъ случая съ дочерью, онъ какъ-то осунулся весь и едва двигался, едва шевелилъ языкомъ.