Атаман Устя

Друзья разстались. Почти съ грустью простилась Устя съ острожнымъ пріятелемъ.

Живо, молодцомъ, а не двицей долетла Устя домой, скача по полсотни верстъ въ день и ночуя въ степи, гд случится.

Но не радостенъ былъ ея пріздъ; домъ былъ заколоченъ досками. Слзла казачка съ коня у крыльца родимаго жилища, да и сла тутъ на землю, положивъ голову на руки… она поняла, почуяла.

Собралась вокругъ нея кучка своихъ станичниковъ и не сразу признала Устю въ мужскомъ плать; отъ нихъ узнала она то, что почуяла сердцемъ.

Отецъ еодоръ, тихо пролежавъ въ забыть, скончался, будто заснулъ, чрезъ недли дв посл ея арестованія. Устя была сирота, одна на свт, подъ судомъ, бглянка изъ острога и безъ пристанища, безъ хлба.

Придя въ себя, Устя тихо пошла прямо на станичное кладбище и, упавъ около свжей могилы священника, долго лежала безъ памяти.

Въ сумерки пришелъ станичный старшина, увелъ двушку къ себ, накормилъ, а жена его уложила ее спать…

Двушка была сама не своя… Все въ ней было будто смято, избито, надорвано, а съ глубины души подымалась и росла, будто какая буря, гроза… Это злоба подымалась на все: на судьбу злую, на людей, на весь міръ Божій. Она лежала не двигаясь и открывъ сверкавшіе глаза, а между тмъ будто не вполн сознавала окружающее и все, съ ней случившееся.

Наконецъ усталость взяла верхъ, и она заснула…

На утро старшина позвалъ двушку къ себ на бесду и объяснилъ ей, что она не можетъ оставаться на станиц, что ее опять возьмутъ, опять увезутъ въ острогъ и еще хуже и строже судить будутъ. Добрый человкъ передалъ ей около ста рублей, найденныхъ въ вещахъ покойнаго священника, и посовтовалъ бжать. Куда? — Да куда глаза глядятъ!

Устя молча взяла деньги, молча сла опять на своего краденаго коня и тихо выхала изъ станицы. Многіе видли ряженаго молодого казака, провожали глазами, вздыхали, но никто не спросилъ, куда горемыка отправляется; встимо, куда глаза глядятъ, отъ людей на вс четыре стороны. И очутилась красавица-казачка тамъ, гд вс судьбой обойденные сходились со всхъ краевъ — на Волг.

Много наслушалась она всякихъ разсказовъ пріятеля Стеньки о жить-быть на низовь и о понизовой вольниц, голытьб-сволок всесвтной. Недолго плутала казачка верхомъ по пустыннымъ мстамъ. Однажды, ввечеру, налетли на прозжаго молодого казака двое душегубовъ, но парень, назвавшись бжавшимъ съ родной стороны донцемъ Устиномъ, самъ отдался имъ въ руки и веллъ себя вести къ атаману — охотникомъ поступить въ шайку.

Ничего казакъ о себ сказать и пояснить не желалъ, но атаманъ, богатырь лтъ подъ пятьдесятъ, по имени Тарасъ, не сталъ и пытать парня-охотника, а принялъ въ число своихъ молодцовъ-головорзовъ. Но человкъ бывалый и много видвшій на вку — Тарасъ тотчасъ понялъ, что за человкъ вновь поступившій охотникъ. Съ перваго же дня Устинъ поселился въ хат самого атамана и съ нимъ рядомъ за столъ слъ ужинать, вмст съ эсауломъ Гвоздемъ и съ сыномъ атамана Петромъ, или Петрынемъ, какъ его звалъ отецъ.

— Устинъ, такъ Устинъ, парень, такъ и парень! Что намъ? сказалъ атаманъ Тарасъ и никому не повдалъ своей догадки.

Полгода прошло, и время будто взяло свое.

Устя повеселла и живо привыкла къ мужскому обороту рчи и безъ ошибки говорила: «я сказалъ, я видлъ, я думалъ»…

XXV

Молодецъ Устя сталъ не хуже другихъ молодцовъ, а въ двухъ битвахъ при разбо показалъ себ удале многихъ. Во второй битв при разгром расшивы на Волг даже наскочилъ подъ шашку и былъ раненъ въ голову: но за время болзни, лченія отъ раны, много новаго опять пережилося. Атаманъ Тарасъ, человкъ удивительный, совсмъ непонятный для всхъ, даже и для умной Усти, загадочный и темный человкъ, ухаживалъ за раненымъ, какъ мать родная, не отходя ни на шагъ, и наконецъ однажды объявился:

— Устя, что намъ таиться… заговорилъ онъ ласково: — давай все выложимъ, какъ на ладони. Я помщикъ, дворянинъ изъ-подъ Курска; ушелъ изъ-за убійства, во гнв, своей жены и ребенка, прижитаго не со мной, а съ моимъ же холопомъ крпостнымъ; здсь я опять прижилъ сына Петра отъ вольной жонки, которая давно померла, и вотъ двадцать лтъ живу съ Петрынемъ и атаманствую на Волг, на Кам, на Блой и Чусовой и гд придется. Разъ были мы съ Петрынькой и въ острог казанскомъ, да ушли, какъ водится… и опять загуляли. Скажи и ты. Видишь, я теб не чужой человкъ, люблю тебя, ровно какъ сына родного.

— Мн сказаться, откуда я пришелъ и что натворилъ — нельзя! отвчала Устя.

— Малое дитя, неразумное, да неужто же ты мнишь, что мн глаза ты отвела своей одеждой? Я съ перваго дня зналъ и видлъ, что ты не парень, а двица, да и красавица-двица. И Петрынь тоже давно это знаетъ, но положили мы молчать и другихъ молодцовъ въ оборон держать — теб же въ помощь. Хочешь за парня прослыть, ну, и пускай.

Устя удивилась; она думала, что никто ея тайны не разгадалъ.