Атаман Устя

— Не уступать?!

Стало быть, въ пустякахъ онъ цлыхъ двадцать лтъ исполнялъ свято свой обтъ служенія сыну, чтобы искупить свое смертоубійство младенца, страшное пролитіе крови невинной, а въ эдакомъ дл забылъ клятву. Или по боку ее! насмяться надъ своей клятвой!

— Нтъ! Устя должна быть женой Петрыня, а ему, старому, невсткой.

Но можетъ ли онъ жить около нихъ и глядть на это счастье сына? Нтъ, не можетъ. Она ему теперь дороже всего въ мір, она заставила его перестать жалть прежнюю жизнь помщика, она примирила его съ его долей разбойника волжскаго, онъ почелъ было ее, какъ посланную ему въ награду за долгое мытарство на низовь и долгое смиреніе духомъ, долгое искреннее раскаяніе въ грх смертоубійства.

— Нтъ! уступить ее сыну я долженъ по клятв, данной ради спасенія души своей, но глядть на нее, чужую жену, я не могу, ршилъ Тарасъ.

На четвертый день вернулся пропадавшій атаманъ на постоялый дворъ. Устя кинулась ему на встрчу. Она давно уже тревожилась объ его судьб и послала Петрыня разыскивать отца по городу, не понимая почему и куда онъ вдругъ сгинулъ. Тарасъ унылый, съ печальнымъ лицомъ, посидлъ съ двушкой, но молча и неохотно отвчалъ на ея разспросы.

— Дло было… А ты вотъ что скажи мн, заговорилъ онъ наконецъ, — что теб ряженой-то ходить. Брось! Мой Петрынь отъ тебя давно безъ ума, безъ памяти полюбилъ; иди ты за него замужъ.

— Богъ съ тобой. Я замужъ никогда не собиралась и никогда ни за кого не пойду. Вкъ буду парнемъ прикидываться! отвчала Устя. Хотлось было двушк сказать: разв за тебя бы пошла! Но она этого не сказала; она думала всегда, что умный Тарасъ самъ это по ея глазамъ пойметъ, но онъ не захотлъ этого понять! — что-жъ говорить!

— А коли я помирать буду и стану тебя просить объ этомъ, пойдешь за него? Ради меня, что ли?

— Пойду! грустно проговорила Устя, и ей почудилось, что на глазахъ ея выступили слезы, чего, кажется, ужъ давнымъ давно не случалось.

— Ну, спасибо, родная. Помни это. Общала.

Больше Тарасъ ничего не сказалъ двушк. Когда Петрынь вернулся домой, онъ вызвалъ сына за собой и, уведя на задворки въ огородъ, слъ съ нимъ на лужайк.

— Крпко ты любишь Устю? спросилъ онъ.

— Встимо, батька.

— Теб безъ нея — жизнь не въ жизнь, каторга?

— Хоть утопиться.

— Ну, а любитъ она тебя?

— Тысячу разовъ сказывала!

— Что? ахнулъ Тарасъ, — сказывала теб, что тебя любитъ?

— Встимо.

— Да ты лжешь, что-ль?

— Зачмъ я буду лгать. Спроси ее самое. Правда, что она не вдаетъ про то, что я призналъ въ ней двицу. Она мн сказывала, якобы пріятелю, что меня всякая двица полюбитъ.

Тарасъ долго молчалъ, наконецъ вздохнулъ и всталъ…

— Ну, прости, сынокъ, я на два дня опять отлучусь по длу. Если нарвусь на воеводскихъ да засадятъ меня, не пугайся — я опять уйду; не въ-первой!

— Ладно! равнодушно произнесъ Петрынь, врившій въ ловкость и опытность отца-атамана.

Тарасъ вошелъ въ домъ къ Уст.

— Прости, двушка, произнесъ онъ, я на два дня отлучуся опять; дло есть.

Сердце защемило у Усти отъ этихъ словъ. Вспомнилось ей прощанье въ степи со Стенькой, но то было легче; теперь холодомъ охватило ее всю…

— Зачмъ, куда… прошептала она, будто ослабвъ вдругъ.

— Нужда. Дло. Если нарвусь на начальство, вы живо ко двору утекайте, а я выберусь, и васъ еще, поди, въ пути догоню. Не въ-первой мн… Ну, а коли мн не сдобровать… помни свое общанье… живите счастливо и меня добромъ поминайте, какъ дтямъ слдуетъ — выходи вотъ замужъ за моего Петрыня.

— Тарасъ, Богъ съ тобой! Что ты… ты будто собираешься куда, далече!.. черезъ силу, отъ отчаянья и страха, выговорила Устя.

— Такъ, родная, къ слову пришлось… Я на два денька. Ну, прости, двушка.

Тарасъ обнялъ крпко и поцловался съ Устей. Почудилось ему, что губы Усти холодны, какъ ледъ и дрожатъ.

Двушк вдругъ захотлось ему прямо сказать одно завтное слово… но онъ живо отвернулся отъ нея и заговорилъ съ сыномъ.

— Ну, прости, сынокъ… Помни, коли что, сейчасъ утекайте домой, а то и васъ накроютъ. Да это я такъ; а черезъ два дня я вернусь безпремнно.

Черезъ два дня Тарасъ былъ въ острог, въ кандалахъ и на цпи прикованъ къ стн, какъ песъ. Берегло начальство, какъ зеницу ока, славнаго волжскаго разбойника, что двадцать лтъ не давался имъ, какъ кладъ.

Какъ же онъ теперь-то маху далъ?

Онъ самъ явился къ воевод!..

— Погулялъ, буде! сказалъ онъ. — Намаялся да и прискучило. Судите и казните.

Боялся Тарасъ одного — кнута и Сибири. Но скоро узналъ, что съ нимъ будетъ, и перекрестился. Будетъ за вс его долголтнія лиходйства по низовью Волги, Кам и по Чусовой примрно строгое наказанье — четвертованье.

Узнала Устя о поимк и заключеніи Тараса, и во второй разъ въ жизни сердце ея будто содрогнулось и кровью горячей облилося. Первый разъ было съ ней такъ, когда она, прискакавъ изъ острога домой, нашла домикъ отца еодора, заколоченный досками, а теперь вотъ во второй разъ… И еще тяжеле, еще ужасне. Теперь она, благодаря признаньямъ Петрыня бездушнаго, смутно чуяла правду. Тарасъ ее любилъ, какъ же онъ уступилъ ее сыну, а самъ вдругъ попалъ въ острогъ?