Атаман Устя

— Рыло въ пуху! подумала двушка, сразу увидя и прочитавъ въ лиц парня обманъ, игру и неумло скрываемое смущеніе.

— Иди, сухо вымолвила она и, повернувшись, пошла впередъ. Петрынь послдовалъ за ней. Глаза его, глядвшіе теперь въ спину идущаго впереди атамана, на одно мгновенье будто вспыхнули не то гнвомъ, не то злорадствомъ; но когда Устя сла на свое мсто у стола, а Петрынь опустился тоже на скамью между столомъ и окномъ, лицо его снова ухмылялось.

— Ужъ и радъ я, что вернулъ. Что было-то со мной, Устя; диву дашься, какъ разскажу все.

— Диво дивомъ, а судъ судомъ! отрзалъ атаманъ.

— Что судъ? Ты послушай; не за что судить; я въ острог былъ, чуть было подъ плети не угодилъ.

— Гд? Въ Камышин? умышленно спросила Устя равнодушнымъ голосомъ, вызывая его на ложь.

— Нтъ. Гд? Какой теб Камышинъ?

— Гд-жъ ты былъ?

— Въ Саратов, въ самомъ. Я къ теб посланца вдь гонялъ оттуда. Нешто посланецъ не бывалъ въ Яр отъ меня?

— Нтъ.

— Скажи на милость, обманулъ; я вдь ему два рубля далъ. Ахъ, мошенникъ! Такъ ты въ неизвстности обо мн все время была?

— Былъ! рзко и сердито выговорила Устя.

Петрынь мгновенье молчалъ и глядлъ удивленно, не понимая гнва, но затмъ онъ вспомнилъ и спохватился:

— Ахъ, прости, атаманъ.

— Такъ наболтался по свту, что ужъ и память отшибло! строго выговорила Устя.

— Прости, и то правда. Давно не видалъ, давно бесдовать не приходилось, вотъ и сталъ я путать. Такъ ты въ неизвстности былъ, гд я?

— Встимо. Я думалъ, ты въ Камышин.

— Я и пошелъ тогда въ Камышинъ, но на дорог повстрчалъ молодца-коробейника. Покажись мн у него мшокъ съ добромъ — я на него…

— Грабить! усмхнулась Устя, — такъ я и поврилъ.

— А что же? отчего?

— Ты! Въ первый разъ отъ роду. Похоже…

— Что-жъ, что въ первый… Ты же, да и вс вы меня все хаили, что я добычи никогда не доставлю. Вотъ я и поршилъ, когда будетъ случай… Вдь тоже обидно, родная, слушать всякія…

— Опять? воскликнула Устя вн себя, поднявшись съ мста.

— Прости, атаманъ! взмолился Петрынь.

Устя сла и выговорила гнвно:

— По третьему разу я тебя въ свой чуланъ на три дня запру.

— Прости, атаманъ — отвычка.

— А мн-то что-жъ? грозно произнесла Устя. — Ты при народ брякнешь: «родная» либо «голубушка»; лучше тебя ухлопать до бды.

— Не буду, ни единаго разу не обмолвлюсь. Я объ теб все въ мысляхъ въ острог, тебя по женскому поминалъ, — вотъ и срывается. Прости, ни единаго больше не обмолвлюсь.

— Ладно. Вотъ увидимъ. Ошибешься не взыщи, сказала Устя спокойно, но холодно.

— Я и самъ не пойму атаманъ… какъ это? Никогда прежде не бывало со мной, жалобно молвилъ Петрынь.

— Ну, разсказывай… Какъ вмсто Камышина въ Саратовъ попалъ… Ближній свтъ вдь! презрительно и отчасти съ горечью разсмялась Устя, начинавшая вполн врить подозрніямъ Орлика и Хлуда.

Петрынь передалъ длинное повствованье, видимо, приготовленное и заученое. Молодецъ, будто бы имъ встрченный, оказался не коробейникъ, а тоже разбойникъ. Они побились, но ни тотъ, ни другой не одолли, и они помирились. Разбойникъ предложилъ Петрыню выгодное дло: вмст ограбить церковь въ богатомъ сел Измайлов, куда онъ шелъ. Село это выше Устинова Яра на Волг, лишь въ ста верстахъ отъ Саратова. Петрынь, будто бы ради того же намренія отличиться, согласился, думая сбыть продажей всякую золотую и серебряную утварь въ Саратов и принести Уст разные подарки… Дошли они и церковь ограбили благополучно, но въ городъ не попали, а были настигнуты и захвачены мужиками на дорог, а затмъ доставлены въ острогъ.

— Село Измайлово знаю, прервала Устя рчь парня, — на рчк Холодушк. Знаю. Богатое село.

— Богатое. Страсть.

— Только вотъ что, Петрынь, сурово вымолвила Устя, — тамъ храма нту.

— Какъ нту… проговорилъ тотъ, слегка смущаясь.

— Онъ сгорлъ объ прошлую зиму! оттягивая слова, произнесла Устя, строго глядя ему въ лицо.

— Что ты, Богъ съ тобой… я же… я же видлъ…

— Нтъ, ты не видалъ!! Не бреши попусту.

Наступило молчаніе.

— Ну, Петрынь, что-жь? На этомъ всему и конецъ?

— Что же теб?

— Правды я отъ тебя не добьюсь, гд ты былъ и что длалъ, какой у тебя умыселъ, воровской или же такъ — одно баловство со зла на меня? Ничего не скажешь?

— Я же теб все повдалъ, а ты не вришь, сказалъ Петрынь заискивающимъ и жалобнымъ голосомъ.

— Ладно, такъ и знать будемъ! холодно произнесла Устя, будто отрзала, будто безповоротно ршила что-то на ум относительно молодца.

Петрынь понялъ этотъ оттнокъ голоса атамана.

— Побойся Бога, Устя. Что-же я то… чмъ я виноватъ; вс молодцы у тебя отлучаются и пропадаютъ бывало по три мсяца, и имъ за это ничего, а я вотъ…

— Ладно, говорю, буде! Скажи только мн: теперь-то ты что длать хочешь?

— Ничего, странно произнесъ Петрынь.

— Не собираешься опять въ Камышинъ, либо въ Саратовъ? ухмыльнулся атаманъ ядовито.

Петрынь смутился отъ взгляда и голоса атамана и пробормоталъ:

— Зачмъ? Куда? Зачмъ мн…

— То-то. Коли отлучишься безъ спросу, то знай, пошлю Малину въ догонку, чтобы онъ тебя на дорог пугаломъ положилъ.

Петрынь зналъ эту воровскую поговорку: убить путника и зарыть около дороги, посл чего народъ всегда этого мста боится и обходитъ крестясь.