Аукцион

— Пятнадцать сотен фунтов, — продолжал между тем ведущий, — шестнадцать сотен фунтов, семнадцать сотен фунтов, восемнадцать сотен фунтов...

Ростопчин посмотрел на Степанова; в глазах у него был испуг.

— Ужас, — шепнул он, — это ужас...

Софи-Клер сразу же закаменела.

— Я не поняла, милый, ты что-то сказал?

— Прости, родная, я сказал по-русски... Ужас, просто ужас, какие цены, я боюсь, что мистер Степанов не сможет ничего купить на свои деньги...

— Восемнадцать сотен фунтов... Восемнадцать... сотен фунтов... во-сем-над-цать со-отен фунтов... Продано!

Верещагина купил американец «в клеточку», мистер Грибл; и эту наводку имел от фола.

Потом вынесли Врубеля.

— Полотно русского художника Врубеля, — объявил ведущий. — Масло. Сто на семьдесят три. Живописец тоже малоизвестен на Западе, судьба его в чем-то подобна трагической судьбе великого Ван Гога. Цену, назначенную к торгу, мы определили в две тысячи фунтов... Две тысячи...

Степанов посмотрел на князя; тот сидел недвижимо.

— Две тысячи фунтов... Две тысячи фун... — взгляд метнулся в угол зала (там сидел Грибл), — двадцать одна сотня, двадцать две сотни, двадцать три сотни, двадцать четыре сотни, — Степанов снова посмотрел на князя, оглянулся; в торговлю включился кто-то еще, но, кто именно, понять не мог, человек был виден только ведущему, — двадцать пять сотен, двадцать шесть сотен, двадцать семь сотен, двадцать восемь сотен... двадцать восемь сотен... — палец с деревянным наперстком поднят; сейчас все будет кончено, что он медлит?!

Степанов резко обернулся к Ростопчину, тот шевельнул указательным пальцем, ведущий, смотревший, казалось, в другую сторону, сразу же заметил его жест, взглянул на князя, к нему тут же подошел один из служащих «Сотби», передал карточку; надо заполнить: имя, фамилия, адрес; Ростопчин сидел по-прежнему спокойно, ни один мускул лица не дрогнул, маска, как у Софи-Клер, только чуть подергивалась верхняя губа; заметить это можно было в том случае, если очень внимательно присмотреться.

— Двадцать девять сотен, три тысячи, тридцать одна сотня, тридцать две сотни, тридцать четыре сотни, тридцать пять сотен, тридцать шесть, сотен, тридцать восемь сотен, тридцать девять сотен, четыре тысячи, — ведущий, казалось, сам включился в игру, глаза перебегали от одного участника битвы к другому, — сорок одна сотня, сорок две сотни, сорок три сотни, сорок пять сотен, сорок шесть сотен... Сорок шесть сотен.

«Все, — подумал Степанов, — мы выиграли, господи, счастье-то какое, мы же сможем вернуть еще и письма, и Билибина и Головина денег хватит...

Брокер, стоявший за трибуной, ни разу до того не произносивший ни слова, сказал негромко:

— Пять тысяч.

Ведущий, не оборачиваясь, продолжил игру, монотонно повторяя, словно заученное:

— Пятьдесят одна сотня, пятьдесят две сотни, пятьдесят три сотни, пятьдесят четыре сотни, пятьдесят... четыре... сотни, пятьдесят... четыре...

Брокер, тот, что назвал сумму в пять тысяч фунтов, отошел к международному телефону; их было несколько; укреплены на стене, кабиночки устроены так, что туда можно всунуть голову, — гарантия того, что сосед, снявший трубку рядом, ничего не услышит; набрал номер.

— Пятьдесят... четыре... сот...

Мизинец Ростопчина дрогнул; торг продолжился с еще большей яростью; одна из брокерш начала кусать ноготь на пальце, выдержки никакой, вертит головою, следит за теми, кто в схватке; Степанов снова обернулся, но, кроме клетчатого американца (коллекционер Грибл, шепнул Ростопчин) и сухонького невзрачного старичка, сидевшего неподалеку от них, разглядеть никого не смог.

Когда сумму догнали до тринадцати тысяч, ведущий снова начал тянуть жилы, повторяя, как заклинание:

— Тринадцать тысяч фунтов, три-над-ца-ать тыс-сяч фу...

Ростопчин показал губами, даже шепота его не было слышно:

— Четырнадцать...

Брокеры смотрели в зал, тишина стала гнетущей, даже телекамеры не было слышно, а может, она перестала работать, пленка кончилась.

— Все, — шепнул князь, облегченно вздыхая, — ты увезешь Врубеля.

— Четырнадцать тысяч фунтов, четыр-над-цать тыся-я-яч фунтов... Пятнадцать тысяч фунтов, пятнадцать тысяч фунтов.

— Шестнадцать, — князь поднял мизинец.

— Шестнадцать тысяч фунтов, — ведущий заставил себя быть равнодушным, он добился своего, взвинтил цену, не зная, что битва за Врубеля была проработана за долго до того, как начался этот аукцион и сюда пришли зрители, которых не судьба искусства волновала, не история шедевров, шедших с молотка (или, точнее, деревянного наперстка), а лишь битва сильных мира сего или их доверенных. — Шестнадцать ты-ы-ы-ысяч...

Ростопчин чуть обернулся к Степанову.

— Поскольку у меня возникли непредвиденные финансовые затруднения, я могу помочь тебе — в долг, естественно — не более чем тремя тысячами. Ты не возражаешь, родная? — он перевел взгляд на Софи.

— Я думаю, ты выиграл для мистера Степанова эту картину, — сказала она. — Это безумие — платить за никому не известного художника такие деньги...

— Но если? — спросил Ростопчин, — Полагаю, ты не станешь возражать?