Аукцион

— Не более тысячи, — мертво улыбаясь, сказала Софи-Клер. — Я думаю, ты объяснишь ситуацию мистеру Степанову... Если пойдешь на большее, я приглашу Эдмонда, он в седьмом ряду, на седьмом кресле, неужели ты его не заметил, милый?

— Шест-над-цать тыс-с-сяч, — палец с деревянным наперстком поднят, сейчас ударит, ну, ударяй же, черт заутюженный, ударяй скорее...

Тот самый брокер, что звонил по телефону, чуть кашлянув, сказал:

— Семнадцать тысяч.

Князь поднял мизинец,

— Восемнадцать тысяч фунтов, — начал ведущий, — восемнадцать тысяч фунтов, восем-м-м-надцатьтысяч...

— Двадцать, — сказал брокер.

Ростопчин обернулся к Софи; та сделала чуть заметное движение, подавшись вперед; Степанов понял, что сейчас она встанет.

— Двадцать тысяч, двадцать тысяч, два-д-д-дцать тысяч, двадцать тысяч... Продано!

Перерыв...

В зале зашумели, задвигали стульями, громко говорили; Степанов услышал смех и сжался, так это было чуждо тому, что в нем сейчас; он посмотрел на Ростопчина; тот по-прежнему не двигался, Софи-Клер положила свою сухую ладонь на его руки — пальцы сцеплены, ногти белые, с синевою.

— Какая жалость, милый. Я так переживала за мистера Степанова, — сказала она. — Я тронута твоим мужеством, спасибо за то, что ты выполнил обещание. Мы будем обедать вместе?

— Нет, — князь с трудом разжал губы. — Нам целесообразнее увидеться завтра у твоего адвоката. В любое удобное для тебя время...

— Это можно сделать и послезавтра. Столь острая необходимость отпала, милый, я спокойна за судьбу нашего сына.

— Послезавтра я улечу с острова, — Ростопчин поднялся, вернул Степанову чек, сказал по-русски: — Жди моего звонка у себя в номере... — И, кивнув Софи, пошел из зала.

«Да, — сказал себе Ростопчин, — я умел быть змеем, когда сражался. Сейчас тоже началось сражение, и я проиграл первую схватку... Софи, конечно, мой противник, значит, я обязан стать оборотнем... Я перейду эту чертову Бонд стрит, зайду в лавку и погожу, пока уйдут Софи и Эдуард, или Эдмонд, какая, в конце концов, разница, она права, я его помню, рыжий, на левой щеке большая родинка, говорит, чуть запинаясь, будто с разбегу, вряд ли он изменился за тридцать лет, такие за собою смотрят».

Он вошел в лавку и, отказавшись от услуг продавца, сразу же кинувшегося к нему, принялся неторопливо рассматривать товары, то и дело бросая взгляды на массивные черные ворота «Сотби».

Ну, скорее, молил он, скорее же выходи, стерва! Ты устроила все, что хотела, не мешай теперь мне сделать то, что я мечтал сделать! Вспомнил, как сидел в кустах в полукилометре от дороги в сорок четвертом, поджидая немецкие штабные машины; боши бежали от союзников, увозили архивы; поступил приказ перехватить их, а как перехватишь, когда все маки повернули на Париж, из отряда их осталось четверо, а немцы наверняка охраняют штабных, человек двадцать эсэсовцев, не меньше... Он долго тогда обдумывал, как выполнить приказ; Эйнштейн, одно слово; предложил ночью перерыть дорогу (по счастью, она была грунтовая), а сверху положить фанеру и задекорировать булыжниками; первая машина провалится, вторая стукнет ее сзади, постреляем из леса; начнется паника; немцы побегут, понимают же, что война проиграна, они теперь могут драться, только если их много или же приказ, а во время отступления приказы не так точны, как в дни побед...

Он наконец увидел, как Софи и рыжий юрист вышли из зала; эк трогательно он ведет ее под ручку! Вот в чем дело! Голубки вьют гнездышко! Нужны денежки! Домик на юге Франции! Ай-яй-яй, старый дурак, когда же ты научишься не верить людям?! Не надо, сказал он себе, всегда верь людям, от неверия страдаешь ты, а не они, это, как зависть, губит человека, ест его червем, превращает в Сальери; ну, хорошо, голуби, вейте гнездышко; наверное, и Жене в Аргентине все подстроил этот рыжий, чтобы вынуть у меня деньги, они доки на такие дела, отчего бы и нет?!

Ростопчин дождался, пока они сели в машину; вышел из лавки, быстро пересек Нью-Бонд стрит, по привычке глядя не в ту строну, по-европейски, а не как на острове, быстро поднялся на второй этаж; ведущий был окружен толпою, говорили оживленно, его поздравляли, истинное шоу, причем бесплатное, лучше футбола, и там теперь стали жулить, заранее договариваются о счете, реванш стоит дороже, а на аукционе ничего нельзя предугадать; это как коррида, петушиный бой, победителя никто не решится назвать; брокер, тот, что победил, стоял возле телефона, говорил очень тихо, медленно, как-то странно шмыгая острым носом, на котором — Ростопчин только сейчас это заметил — росли редкие черные волоски; брокер глянул на туфли Ростопчина, оценил их, куплены в лучшем магазине, очень мягкая кожа, достаточно поношены, значит, не показуха, человек вполне серьезный.

Ростопчин дождался, пока брокер кончил свои бесконечные «да» и «нет», повесил трубку, вытер вспотевший лоб; протянул ему свою визитную карточку; тот внимательно прочитал.

— Очень приятно князь, чем могу служить?

— Служить ничем. Речь пойдет о деле. Кому вы купили Врубеля?

— Я не могу ответить на ваш вопрос.