Аулия

Скорпион возвращался к ней снова и снова. Аулия нарекла его Басрой – в честь порта, где поднялся на корабль Синдбад-мореход. Она уже привыкла ощущать жесткое тело Басры на своей коже, привыкла поглаживать его лапки с тонкими шипами.

– Басра, мой аль-Акраб, маленькая смерть песков, почему ты стал мне другом? – вопрошала она.

Скорпион выгибал хвост и забирался по руке ей на плечо. Дружба со скорпионом была чем-то, что имело отношение к происходившему внутри нее с момента смерти Абу аль-Хакума, – тайной, вызывавшей на ее лице улыбку, несмотря на горечь потери.

Каждое ее утро полнилось теперь самыми невероятными приключениями. Пастушка Аулия брала скорпиона за клешни и укладывала себе на голову, как драгоценное украшение. И это существо держалось за ее волнистые волосы живым амулетом, знаком ее могущества.

Аулия садилась на самую любимую свою козу и забиралась на самые высокие скалы, куда раньше не решалась подниматься со своим небольшим стадом одна.

Однажды утром Басра не появился. Приунывшая Аулия проводила время, отдавая команды козам, пока их догонялки и прыжки окончательно ей не надоели. И тогда она прилегла, вытянувшись на камне. В синей голубизне искрой мелькнул коршун. Аулия вспомнила сон с морской птицей. С трудом влезла она на уступ и принялась кликать коршуна:

– Лети сюда, птица, лети ко мне, спустись сюда, побудь со мной!

Гордая кровожадная птица покорилась голосу, зовущему с неудержимой силой. Покачиваемый ветром, коршун стал спускаться все ниже и ниже, пока с мрачной грацией не спланировал перед Аулией на камень. Красновато-черные перья его блестели, как и желтые, словно пара солнц, глаза. Бледный клюв с продолговатыми черными пятнами загибался книзу.

«Клюв как кривая сабля», – подумала она. Птица развернула крылья, открыв ее взгляду серое оперение на животе. Крылья коршуна в размахе лишь немногим уступали ее собственному росту.

Аулии никогда прежде не приходилось разглядывать коршуна с близкого расстояния. От дикой красоты птицы, покачивающейся перед ней, и изумления перед собственным могуществом у нее перехватило дыхание. Она трепетала как лист. Прошло немало времени, прежде чем она вновь обрела дар речи. Взяла пшеничную лепешку и дрожащей рукой протянула ее коршуну.

– Иди же сюда, подойди… О, непокорный, вольный коршун, рожденный в скалах, хочешь хлеба?

В ответ коршун заклекотал. Сложил крылья. Снова что-то прокричал и посмотрел ей в глаза. Прошло несколько минут: девушка и хищная птица глядели друг на друга. Лепешка упала на землю.

К Аулии пришло осознание: она не способна понять, что хотел сообщить ей коршун. Это ее смутило. Скорпион Басра и безымянная черепаха, живущая в реке, были тварями молчаливыми. Но как же понять язык тех, кто клекочет, мычит, лает?

Все, что ловит ее слух, – это голоса: и неустанное жужжание мух, и шелест ветра в ветвях фигового дерева, и серебристое журчание реки… Аулия осознала простую вещь: то, что ее понимают животные, есть чудо; но оно останется неполным, если и она сама не научится их понимать.

Ей придется хорошенько подумать и увидеть еще много снов, чтобы справиться с этой задачей: голубые сны на берегу реки всегда давали ей ответы, в них ей являлись знаки и образы. Она несмело подошла к птице и поцеловала величественную голову коршуна. Потом погладила его по спине и сказала:

– Прости меня, прости за то, что заставила тебя спуститься с неба, но не смогла понять твоих речей. Лети.

С оглушительным хлопаньем крыльев коршун взмыл в небо.

Птица давно уже скрылась за горизонтом, а Аулия все сидела, глубоко задумавшись: «Самая малая козочка в моем стаде знает, верно, много такого, что мне неведомо. Совсем нехорошо, что я их не понимаю. Что же мне делать?»

Путь к пониманию живых тварей открылся ей несколько дней спустя, притом в ту редкую минуту, когда она вовсе об этом не думала.

А случилось следующее: Аулия выпила прокисшего молока.

Первым, что она почувствовала, была тошнота. Потом пришли боль, рвота и жар, охвативший все тело и раскаливший выдыхаемый воздух, кроме того, вдруг начался озноб, от которого на руках и затылке волосы у нее встали дыбом. Лейла уложила дочь и заставила ее выпить чаю с солью и медом. Тело все больше горело, кровь чуть ли не вскипала в жилах, пот струился между грудей.

И она провалилась в сон, и в этом сне Басра ползал из угла в угол по родительскому дому. Левая нога у нее пульсировала от боли.

«Это Басра, мой скорпион, он меня ужалил», – стонала ночью во сне Аулия, пока родители мирно спали. И вот в дверях показался Абу аль-Хакум, верхом на своем коне. В голубом свете луны сияли его скулы и кудри. Развязанный тюрбан висел у него на шее. Невидимый ветер раздувал его бурнус, а также гриву Рада, бившего копытом в ничем не нарушаемой тишине. Конь наклонил голову, и в его круглом зрачке Аулия увидела собственное отражение.

Она хотела закричать, но не смогла. Открыла рот, но оттуда не вылетело ни звука. Протянула руки навстречу Абу аль-Хакуму. Призрачный конь и его всадник подошли ближе. Юноша наклонился, взял ее руку и поцеловал холодными губами.