Аулия

Тушканчик подпрыгнул, и кончик хвоста попал в воду. И тогда она вспомнила свое имя: Аулия, чародейка. Словно прозрели невидящие глаза, внезапно освобожденные от засыпавшего их песка. Один за другим подходили к воде животные, пришедшие утолить жажду в сердце оазиса, к источнику Хауаси: львы, газели, даманы, рыси. Все они со спокойным любопытством оглядывали ее, прежде чем склониться над озерцом.

Аулия бросилась в воду и попыталась добраться до антилопы вплавь. Вода оказалась холодной. Какое же отвращение должен был испытывать тушканчик, погружаясь в текучую мягкость воды! Здесь не было ничего, за что могли бы уцепиться его роющие лапки – привыкшие к песку, творящие лабиринты и туннели.

– Хауаси, – хотела сказать она, – я – женщина. О Хауаси, помоги же мне сказать твое имя.

Вода сомкнулась над телом тушканчика. Воздуха не хватало. Вода расступалась и растворяла ее, не давая опоры. В маленьком тельце тушканчика проснулось сердце чародейки, и его пронзило невыносимой болью.

Со смесью панического страха и радостного изумления Аулия почувствовала, что лапки удлиняются, превращаясь в руки и ноги. Она вытягивала и сжимала пальцы своих сморщенных рук; грудь тушканчика расширялась, чтобы вместить человеческое сердце, чересчур большое для узкой клетки из тоненьких косточек. Шкурка, как будто она сделалась слишком тесна, стала расползаться. Девушка, сжатая до тех пор в комок, распрямлялась, обретая способность ходить на двух ногах – и это внезапное возвращение ее телу длины и объема оказалось столь болезненным, что она едва не лишилась чувств. Удлинилась шея, став опорой для головы: широкий лоб раздвинул тонкий, как яичная скорлупа, череп тушканчика. Словно острие сабли прошлось по ее позвоночнику. Кожа, вновь голая, безволосая, натянулась от воды. Как будто во второй раз осуществлялось ее ужасное рождение: ей вновь предстояло появиться на свет в страшных муках.

«Во имя Аллаха, во имя Аллаха и еще раз во имя Аллаха», – хотела она произнести, но не могла.

Мышиная мордочка преображалась: резаной раной раскрылся рот, потом появились губы. Она вытянула ноги, и кости в суставах с резкой болью изменили свое положение. В глинистое дно по щиколотку погрузились ступни. Подняв голову над водой, она увидела, как усы – тоненькие белые ниточки – колышутся на поверхности. Она потрогала свой позвоночник над ягодицами, зажала между пальцами хвост, тонкий, словно веревочка, – теперь уже превратившийся в какой-то странный отросток, – и одним движением оторвала его. Вскрикнув от боли, узнала свой голос.

Словно желая освободиться от остатков некой маски, потерла руками лицо, сняла со щек и ушей шелковистые шерстинки. К другому берегу приплыла уже девушка, и эта девушка выходила теперь из воды: обнаженная, мокрая. Тонкие ручейки крови струились по коже.

Хромая, приблизилась она к антилопе, не сводившей с нее глаз, и сказала, с трудом произнося слова:

– Я – Аулия, дочь Лейлы и Юши, сына Нуна. Я искала тебя, Хауаси, а нашел меня ты.

Антилопа положила стройную шею на грудь девушки. От Хауаси пахло жасмином. Широкий влажный язык ласково коснулся ее лица.

Аулия, окруженная львами и газелями, расплакалась от счастья. И пошла среди стеблей пшеницы и мяты, доходивших ей до пояса. В тот день впервые за много месяцев она спала ночью.

Вода и ветер

Рассвет явился торжеством света вместе с трелями птиц, гнездившихся на гранатовых и апельсиновых деревьях. Все утро Аулия спала, опустив правую руку в воду.

Газелей было много, но между их телами цвета меда ярко выделялся белоснежный Хауаси.

Прихрамывая, Аулия направилась к газелям. Хауаси ждал ее. С трудом, но ей удалось сесть на него верхом: она смеялась, как девчонка, каждый раз, когда соскальзывала вниз. А когда встала ногами ему на спину, держась за рога, ощутила под голыми ступнями его теплую шерстку – и стояла во весь рост, пока Хауаси галопом скакал между деревьями. Земля дрожала под копытами целого табуна газелей.

Животные попрыгали в воду: выгнутые тугим луком тела сливались в длинную колеблющуюся цепь. В пруду Аулия купалась в круговороте газельих спин и взбитой копытами пены.

Выйдя из воды, она столкнулась со львами. Много говорить она пока что не могла – вряд ли ей удалось бы произнести что-либо длиннее собственного имени, – но, уверенная в умиротворяющей силе волшебных вод, она подошла и запустила обе руки в густую львиную гриву цвета корицы. И поцеловала влажный кончик его носа. Лев заурчал: раздался тот самый громоподобный звук, от которого у охотников дрожат колени. Аулия обняла его и всю вторую половину дня провела, лежа у него под боком и почесывая мускулистое, изборожденное вздутыми венами брюхо спавшего льва.

Прошло несколько недель. Аулия не слишком заботилась о том, чтобы припоминать названия вещей. Во сне ей являлись лица: некой женщины, какого-то юноши с татуировкой на лбу. Кто они, она не помнила, но сны были приятными, и просыпалась она довольной.