Аулия

Она обедала гранатами и финиками, наблюдала за приходившими на водопой животными. Появлялись и тушканчики, и Аулия кормила их с руки собранными в горсть семенами.

Потом она гуляла по пшеничному полю в сопровождении свиты маленьких грызунов, обнюхивавших ее щиколотки. Пила молоко самок газелей, играла с их детенышами. Растянувшись на траве, без боязни поглаживала скорпионов, забиравшихся ей на грудь. Здесь не было нужды утихомиривать их заклинаниями. В этом оазисе звери теряли страх, забывали о своих ядах и клыках, о клювах и когтях. Аулия подолгу спала среди ветвей деревьев – в компании ленивых львов, просыпавшихся лишь затем, чтобы попить воды и пощипать травки, росшей по берегам.

Но однажды утром небо потемнело. Животные забеспокоились. Воздух наполнился мычанием, блеянием и писком тушканчиков. Птицы же, напротив, умолкли.

Встревожившись, Аулия огляделась и увидела, что позади, высокий и темный, вздымается столб симуна, приближаясь со скоростью, которой позавидует даже антилопа.

Ноги у нее подкосились. Она знала, что в прежние времена смогла бы как-то остановить смерч, не отдаться панике, от которой вздымалась грудь. Обезумевшие животные беспорядочно носились, сбиваясь в стаи; птицы поднялись в воздух – темная живая туча, стремившаяся избежать другой, которая быстро приближалась.

В страхе Аулия упала на колени. С прилипшими к потному лбу волосами, пытаясь обрести нужные воспоминания, она начала произносить первые слова заклинания, способного остановить симун – заставить переносимый им песок упасть вниз и смешаться с песком дюн.

Вместе со словами заклинания в памяти у нее всплыли имена Лейлы и Абу аль-Хакума, а также образ моря.

Времени порадоваться обилию образов, родившихся в голове, у нее не было. От усилий кровь молотком стучала в висках, ужас высушил рот, и говорить было трудно. Неумолимая, как ночь, буря низвергалась прямо на нее.

Оторванные лепестки цветов носились в воздухе: ее окружил алый смерч. Заикаясь, она пыталась произносить:

– Я не встану у тебя на пути, я – как коршун, как… ястреб. Я – Аулия… – Песок набился в рот и залепил глаза. Протирая их, она попыталась крикнуть Хауаси, чтобы тот спасался бегством. Но она и сама не могла расслышать свой голос. Закашлялась, начала отплевываться.

Заклинание утонуло в оглушительном вое. На четвереньках, зажмурив глаза и сжав губы, терпя хлесткие пощечины секущего песком ветра, она доползла до пальмы и обвила ее руками. Однако буря вынудила ее отпустить ствол, отрывая палец за пальцем. Последнее, что она видела, – силуэты пальм: обычно прямые стволы так согнулись под натиском бури, что кроны мели песок. Сразу вслед за этим симун одним мощным порывом, от которого она задохнулась, поднял ее на воздух, как соломенную куклу.

Джинн Аулии

И рыбак до крайности удивился этому чуду. А позже, когда дым из кувшина весь вышел, то он собрался в одном месте, затрепетал и сделался ифритом с головой в облаках и ногами на земле. И голова его была как купол, руки как вилы, ноги как мачты, рот словно пещера и зубы в нем точно валуны, ноздри как умывальные тазы, глаза как факелы, а волосы пыльные и взъерошенные.

«Сказка о рыбаке и ифрите

» из Тысячи и одной ночи

Аулия приоткрыла глаза. Луч света, проникший сквозь опухшие веки, вонзился в голову, как удар кинжала, вызвав стон. Кожу, покрытую царапинами и запекшейся кровью, саднило. Она едва могла дышать: воздух выходил из иссохшего горла с глухим присвистом.

Она попыталась вспомнить, что произошло: в памяти возник крутящийся столб симуна, грозное завывание, колючий песок, подобный крошечным осколкам стекла, и все они ранили ее и душили, набивались в рот, не позволяя завершить защитное заклинание.

Плакать она не могла – была слишком слаба. Застонала, вспомнив о пальмах, о величественных стройных пальмах, засыпанных песком вместе с их сокровищем – урожаем фиников, о светлом оке воды, теперь ослепленном, о несомненно погибших животных. Там, в оазисе, было одно прекраснейшее создание – антилопа, чье имя сейчас ей не вспомнить, но рядом с ним даже львы становились мирными… Львы, что подобны одетым в золото царям. А какой взгляд был у них – взгляд круглых, цвета меда и крови, зрачков…

Аулия провалилась в бред и увидела себя на вершине горы вместе с тушканчиками – со своим маленьким мышиным племенем. В краткие минуты просветления она успевала лишь осознать, что лежит не в снегу на горе, а, обнаженная, трясется от озноба под лучами солнца.