Аулия

Черный мраморный пол, стены – из полированной стали. На столе стоял покрытый эмалью кувшин и свинцовый умывальный тазик, до краев наполненный жидкостью, похожей на чернила. Аулия встала и окунула в тазик палец. Потом поднесла палец к губам. Это была вода. Вода. Она склонилась, опустила лицо к черной воде и пила, и пила, пока не поперхнулась. Утолив жажду, она намочила руки и волосы этой же водой, теплой и солоноватой. Потом нерешительно осмотрела тазик и кувшин – тяжелые, новые и красивые – их красота настораживала еще больше, чем их новизна. Аулия снова поставила их на стол.

Потом, опершись на трость, спустила ноги на холодный пол.

– Где я? – прошептала она. Во рту остался сладковатый вкус, в руках и ногах – истома и тяжесть, словно во сне. Но кожа в ссадинах и синяках – это помогло вспомнить случившееся. Она провела языком по зубам: один оказался сломан. Боль в зубе окончательно ее разбудила.

Аулия накинула на себя шкуру и вышла из комнаты. Единственное, что она увидела, – длинный коридор, погруженный в темноту. Ни жаровен с жаркими углями, ни факелов.

Наконечник позвякивал по полу. Она могла бы, как в зеркало, глядеться в полированные до блеска стены, но, боясь испугаться своего отражения, старалась не смотреть.

Дошла до огромного зала. Потолок его терялся где-то в вышине: взгляду открывалась только часть поддерживающих его колонн. В центре зала стоял стол, выточенный, похоже, из цельного куска дерева. Поверхность стола была чистой, без пыли.

Аулия была голодна. Снова хотелось пить. И хотя на ногах она пробыла всего несколько минут, ее охватила невероятная, до изнеможения, усталость. Сообразно с бредовой логикой происходящего она была уверена, что здесь ее накормят. Поэтому она прилегла на стол и уснула.

Разбудило ее прикосновение к правой руке, свисающей со стола, чего-то влажного. Очнувшись, она услышала громкое дыхание. Отдернула руку. Это было очень странное пробуждение, но облик лизнувшего ее зверя с блестящими глазами и длинным языком показался Аулии еще более странным, и она недоверчиво уставилась на тщедушного шакала с торчащими ребрами; едва она приподнялась, шакал бросился прочь, стуча когтями по мраморному полу.

«Где я?» – вновь задумалась Аулия. Встревоженная, она плотнее закуталась в козью шкуру, села на корточки и принялась ждать.

И вот перед ней появилась женщина примерно такого же, как и она сама, роста, с наполовину закрытым, по городскому обычаю, лицом. Ее черные-пречерные глаза, подведенные сурьмой, сверкали под бровями. С плеч ее струился алый плащ из шелковистой материи, а желтая накидка, скрывавшая волосы и нижнюю половину лица, была расшита золотыми нитями.

Она протянула жилистую руку с изукрашенным драгоценными камнями серебряным кубком, наполненным до краев. Аулия отпила горячую сладкую жидкость: пахло корицей и кардамоном. Вино обожгло язык, боль в сломанном зубе сразу же утихла. Она допила кубок, и жажда пропала. Страх наконец разжал свои когти и отпустил ее сердце.

Женщина налила еще, достав из складок своей одежды кувшинчик. Аулия снова выпила: это согрело ее и наполнило сердце доверием. Она засмеялась, теплая жидкость брызнула на подбородок.

Женщина заключила ее в объятия, и Аулия позволила благоухающей миррой незнакомке себя приласкать. В зале появились и другие женщины – юные девушки, ровесницы Аулии, облаченные в простые серые туники. Полилась песня, ее отголоски взлетели высоко под своды зала. Девушки хлопали в ладоши и громко восклицали.

Одна из них приблизилась к Аулии и забрала у нее трость. Опираясь на руку старшей женщины, которая еще и еще раз наполняла ей кубок, по широким коридорам Аулия дошла до ванной комнаты, где вокруг бассейна, до краев наполненного горячей водой, высились стройные колонны. Над поверхностью воды поднимались облака ароматного пара. Аулия, у которой все уже плыло перед глазами, позволила себя раздеть.

Ее погрузили в горячую воду и стали смывать покрывавшие ее соль и пот. Заботливо смазывали раны разными притираниями – как только Аулия начинала стонать, рабыни склонялись над ней и принимались шептать ласковые слова, – накладывали мягкие пластыри на распухшие места, а потом умастили маслом волосы и заплели косы. Боли исчезли. Временами ей казалось, что тело ее, мягкое, расслабленное, растворяется в маслянистой воде, в которую ее погрузили.

Больную щиколотку обвязали шелковым шнурком с подвесками из маленьких птичьих черепов. У них были длинные клювы – ей показалось, клювы удода, только этого никак не могло быть. Худ-Худа нельзя ни ловить, ни использовать его кости как украшения.

Она осушила еще один кубок. Девушки наложили ей на веки сурьму. Накрасили кисточкой губы и нарисовали румянец на щеках; одна из девушек, улыбаясь, натерла ей ступни хной. Аулия, вытянувшись на лежанке, покорно позволила все это с собой проделать. Прикосновения женских рук к своему телу она ощущала как расслабляющие ласки; она снова погрузилась в сон.

Ее разбудили, чтобы облачить в длинную черную юбку и шелковую темно-синюю тунику.