Балканы. Красный рассвет

На те же мысли наводило то, что формирование бригады было организованно из рук вон плохо. Все делалось наспех и кое-как. Нам выдали нашу же военную форму образца сорокового года и почти сразу стали грузить так называемую бригаду в эшелоны. При этом прибывшие с полковником Перье сержанты едва успели познакомиться со своими солдатами, а офицеры с сержантами. Радио Виши, которое нам дозволялось слушать, говорило, что прямо сейчас на Днепре идут тяжелые бои, в которых европейские армии (венгры, румыны и итальянцы) отбивают ожесточенный натиск свирепых большевистских орд и непостижимых «марсиан», стремящихся ворваться в Европу и установить тут свои порядки. И какого черта я записался добровольцем? Воевать с большевиками – это всегда пожалуйста, но вот против «марсиан» не потянули даже боши, всего за месяц разгромившие нашу французскую армию. Но выбора у меня уже не было, и поэтому не оставалось ничего кроме как смириться со своей судьбой.

Типа, что был назначен командиром моего отделения, зовут сержант Анри Дюран. Он из клики полковника Перье (то есть прибыл в лагерь вместе с ним), и единственный из нас имеет настоящий боевой опыт. А еще мне известно, что он «красный» до кончиков ногтей и первой его войной была гражданская война в Испании, где он воевал на стороне республиканского правительства. Но тут никому нет до этого дела, потому что всем нам так или иначе предстоит умереть – ради того, чтобы европейская цивилизация продолжала жить. Впрочем, большинство моих товарищей со мной не согласны. Нет, говорят, никакой европейской цивилизации, а есть Милая Франция, которая страдает под пятой бошей. Мало кто хочет умирать за Гитлера и Германию, и совсем никто не верит, что это пойдет на благо французскому государству и народу.

С такими настроениями мы и тряслись в эшелоне через половину Европы. Сначала нас везли под конвоем, будто мы продолжали быть военнопленными, а наше оружие – старые винтовки Лебеля и Бертье, а также ручные пулеметы Шоша – находилось в отдельном опломбированном вагоне (вот вам и желание выйти из лагеря свободным человеком, в форме и при оружии). Говорят, что это из-за того, что мы можем потревожить тихую жизнь местного немецкого населения, которое уже привыкло, что все неарийцы могут передвигаться только под конвоем. Еще говорили, что мы, французы, настолько испорчены, что можем прямо так, на ходу, соблазнять немецких девушек и тем самым портить кровь высшей арийской расе. Да уж, сейчас в Германии легче встретить древнего пещерного человека, чем здорового, не израненного до полной инвалидности, мужчину в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет. И в полях, и на заводах все больше работают пленные, какими мы были до недавнего времени, да белобрысые арийские фрау и фройляйн. Все зрелые мужчины бошей – от юных молокососов до ветеранов прошлой войны – или служат в рядах вермахта или уже гниют в русской земле, завоевать которую они хотели для расширения своего жизненного пространства. При этом, по словам парней, уже имевших тут, на работах, интрижки с женским полом, особенно падки до скромной мужской ласки не юные девицы, а молодые вдовы, которым уже некого ждать с Восточного Фронта. Какая жалость, что боши сначала напали на Францию, а не на Большевистскую Россию – тогда нам и вовсе не о чем было бы беспокоиться… И вот теперь мы, так же, как и боши, будем гнить в сырой земле, а большевики с «марсианами» придут в Германию и будут в свое удовольствие мять на сеновалах этих сметанно-белых арийских баб. Как подумаю об этом – аж зависть берет. За что этим русским такое счастье?

Потом, когда поезд пересек венгерскую границу, охранявший нас немецкий караул сошел с эшелона – и мы, французы, оказались предоставлены сами себе. При этом гауптман Лемке, прежде командовавший этим караулом, продолжил состоять при полковнике Перье в качестве представителя германского командования, – вероятно, потому, что неплохо владел французским… Как говорят люди, этот самый Лемке немец родом из Эльзаса. Их семья была вынуждена уехать из родных мест после того, как после прошлой Великой Войны Эльзас вернулся в состав Франции, – и вот теперь он лютует, вымещая на нас невзгоды своего бездомного детства. По его мнению в те моменты, когда он пьян (а пьян он всегда), все мы – неблагодарные безродные собаки, не понимающие своего счастья сдохнуть за фюрера и Великую Германию, и он будет только рад, когда всех нас зароют в тамошнюю жирную землю… Впрочем, чего взять с боша, особенно боша, потерявшего голову он страха и злобы, ведь Восточный Фронт все ближе, и смерть там ждет не только нас, но и его тоже.