Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

В другом случае поручику Николаю Толстому удалось так тщательно перемешать свое имущество с имуществом своей жены Натальи, что полиция не смогла разобраться, чтó кому принадлежит, и в 1851 году без каких-либо дальнейших разбирательств передала дело в Московский уездный суд. Суд, что неудивительно, возразил, что принадлежность той или иной собственности жене Толстого, если таковая вообще имеется, неясна; более того, он нашел, что некоторые из долговых требований в действительности были адресованы только жене, и потому постановил, что «нельзя смешивать взысканий его самого со взысканиями на жену его по тому лишь случаю, что здесь находилось в судебном рассмотрении одно только дело о должных Г. Толстым… деньгах». После этого суд вернул дело на дополнительное расследование. Когда полиция явилась домой к Толстому, чтобы описать его движимое имущество, тот заявил, что все в доме принадлежит его жене, которая представила необходимый «отзыв» и отказалась впускать полицию в дом[569].

Аналогичным образом в другом случае жена коллежского асессора Мария Серебрякова четыре раза не позволила полиции описать имущество: мебель, лошадей и экипажи, – утверждая, что все это принадлежит ей. Суд в итоге постановил, что половина этой собственности все равно подлежит изъятию, но Серебрякова ссылалась на договор о приданом от 1842 года, в котором вся эта собственность была записана за ней[570].

Даже в тех ситуациях, когда жены были не способны защитить свое имущество, правило о раздельной собственности позволяло им оспаривать действия полиции и кредиторов. В 1841 году, разбирая дело небогатого и не слишком образованного московского купца Ивана Игнатьева, обвиненного в подделке векселя и содержавшегося под стражей в полицейском участке, власти описали и опечатали товары в лавке его жены Авдотьи. Они упорно не желали рассматривать прошений о пересмотре этого решения. В жалобе, поданной губернатору, Игнатьев утверждал, что коррумпированный и недоброжелательный полицейский чиновник ложно записал в протоколе допроса, что лавка принадлежала ему. На самом же деле Игнатьев только «имел руководство и присмотр» над заведением, принадлежавшим его жене, открытым «на ее собственный капитал» и торгующим товаром «собственного ее изделия».

Мы не знаем, удалось ли Авдотье в итоге вернуть себе свою собственность, но ясно, во-первых, что оба супруга были хорошо знакомы с законом о раздельной семейной собственности, несмотря на их скромный социальный статус. Во-вторых, возможно, они организовали совместное дело, имея в виду именно это правило, поэтому за упрямством полиции мог стоять тот факт, что именно Игнатьев управлял предприятием и наделал долгов и потому производил впечатление его владельца. Поскольку мещанам, в отличие от купцов и крестьян, не нужно было записываться в гильдии, чтобы получить свидетельство на торговлю, суду было очень сложно установить, кто в реальности владеет делом. Несмотря на то что эта путаница, конечно, причиняла финансовый ущерб Игнатьевым, пока их предприятие было закрыто, это дело показывает, что, даже учитывая серьезные злоупотребления со стороны полиции, закон о раздельной собственности не позволил немедленно отобрать лавку у Игнатьевых[571].

В тех ситуациях, когда собственность однозначно принадлежала мужу, и кредиторы, и суды, судя по всему, уважали требование о том, чтобы жене отходила половина движимого имущества мужа. Например, половина собственности купца Артемия Рязанова досталась его жене Матрене Анисимовне, а вторая половина была продана с аукциона, за исключением семейных икон, которые тоже были отданы жене[572].

Правило о раздельной супружеской собственности действовало и в тех случаях, когда разорялся не муж, а жена. Например, жена коллежского советника Любовь Певницкая не позволила полиции забрать имущество из ее дома, утверждая, что все оно принадлежало ее мужу до их свадьбы, хотя оказалось, что двумя годами ранее она признавала всю эту собственность – включая мебель, трех лошадей, конскую упряжь и икону – своей. Соответственно, Московский уездный суд в 1852 году постановил изъять у Певницкой движимое имущество, «не принимая более от нее отзывов». Тем не менее три месяца спустя ее муж по-прежнему не позволял полиции изъять ценные вещи для аукциона, утверждая, что вся эта собственность принадлежит ему, а долги его жены могут быть выплачены за счет доходов от ее сельского имения. В любом случае он имеет право считать половину этого имущества «неприкосновенной своей собственностью», тем самым применяя к себе закон от 1846 года, который, по его прямому смыслу, был призван защищать жен, будучи специально сформулирован в выражениях женского рода[573].