Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Муж представил диаметрально противоположную версию: он утверждал, что получил не наличные, а свои собственные долговые расписки за деньги, которые он первоначально взял взаймы у тестя. Просчет Болобонова состоял в том, что он не потрудился порвать эти расписки, а вместо этого хранил их в столе и его жена сумела завладеть ими. Болобонов был вынужден продолжать платежи под угрозой взятия его имения в опеку, а в 1861 году его собственность собирались выставлять на аукцион вследствие его неплатежеспособности[585].

Гораздо более простым решением для нуждавшегося в деньгах мужа-расточителя была продажа долговой расписки, выданной женой другому лицу. Так поступил губернский секретарь Иван Мартыновский с заемным письмом на 10 тыс. рублей, полученным им от жены Авдотьи. Муж продал письмо купцу Андрею Эйхелю, который, в свою очередь, перепродал его другому купцу, Павлу Бронникову. В 1853 году требование платежа дошло до Мартыновской. Тогда она заявила, что полностью расплатилась с мужем, предъявив его расписку, а также представила свидетелей, подтвердивших, что ей пришлось сделать заем, чтобы расплатиться с мужем, который обещал порвать заемное письмо. Об этом обязательстве говорилось в расписке, помеченной 17 августа 1852 года и засвидетельствованной губернским секретарем Тимченковым, купеческим сыном Басаревым и статским советником Ковалевским. Купец Новиков, нанятый взыскать долг от имени Бронникова, возражал на это, что в расписке не указывалось, шла ли в ней речь именно об этом заемном письме или о каком-либо другом; помимо этого, на расписке не было подписи городского маклера или сестер Мартыновской, расписавшихся на оригинальном заемном письме в качестве поручителей. В конце концов Мартыновский предстал перед уголовным судом за подлог и был «оставлен в сильном подозрении», что представляло собой дореформенный аналог условного приговора. Суд не вынес никакого решения о том, должна ли Авдотья выплачивать долг, и кредиторам пришлось снова подавать свой иск в гражданский суд[586].

Помимо использования долговых расписок в браке, мужчины применяли их для того, чтобы обеспечить женщин, с которыми находились в незаконной связи. Например, Лидия Дмитриевна Телешева, разойдясь с мужем, решила купить дом на имя своего друга, князя Михаила Михайловича Голицына, и в 1858 году заставила его выдать ей заемное письмо на 120 тыс. рублей. Вскоре после этого они расстались, но Телешева так и не вернула заемного письма, вместо этого продав его купцу, который немедленно подал на Голицына в суд[587].

Аналогичная история произошла в 1850-х годах с прапорщиком Михаилом Ильиным, состоявшим в связи с женой титулярного советника г-жой Реби, которая заставила его подписать заемных писем на 9 тыс. рублей. Когда же, в 1857 году, Реби обратила свою любовь на некоего Шубе, берейтора при императорском дворе, жена Ильина в отчаянии обратилась в Третье отделение с прошением об аннуляции этих писем[588].

Мемуарист Дмитрий Никифоров, приближенный графа Арсения Закревского, знаменитого губернатора Москвы при Николае I, вспоминал, как к губернатору обратился молодой купец, унаследовавший от отца состояние и ударившийся в пьянство и разгульную жизнь, а также увлекшийся некоей «авантюристкой». Всего через несколько дней на руках у этой женщины уже были долговые расписки на все состояние купца и не имелось никакой законной возможности предотвратить взыскание долга по ним. Несмотря на широко известное презрение графа к московскому купеческому классу, он устроил разговор с глазу на глаз между молодым человеком и его любовницей, уличил последнюю во лжи и разорвал долговые расписки[589]. Для нас важно заметить, что в культурных представлениях того времени долги, и особенно безденежные долговые обязательства, были в определенной степени связаны с сексуальными приключениями.