Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Однако открывшиеся архивы поспособствовали формированию еще одного направления исследований, в фокусе которого реальное повседневное взаимодействие между чиновниками и простыми людьми, причем это взаимодействие рассматривается само по себе – вне рамок модели формальной рациональности Макса Вебера или марксистской модели с ее вытеснением «феодального» государства буржуазным. Например, Сюзанна Шаттенберг и Ричард Роббинс показывают русских провинциальных чиновников не старомодными самодурами, а гибкими политиками, выстраивающими консенсус и опирающимися на личное влияние и навыки переговоров. Историки ведут дискуссии о том, являлось ли Российское государство в первую очередь орудием для защиты интересов дворянства, однако ясно, что высшая бюрократия делилась властью с более широкими слоями элит посредством различных формальных и неформальных каналов, включая выборные должности, социальные взаимодействия и филантропию, – этому посвящена работа Александра Куприянова о дореформенном городском управлении. Как показала Элисон Смит, даже простые горожане и крестьяне имели возможность преследовать свои стратегии и интересы, взаимодействуя с царскими чиновниками как лично, так и через свои местные сообщества[594].

Подобным же образом, я полагаю, роль административных органов и полиции в повседневном функционировании системы частного кредита была сложной и довольно тонкой: не будучи ни грубым произволом, ни анархией, она также и не служит примером веберовской формальной рациональности. Разумеется, невозможно трактовать царский административный аппарат как нейтральный механизм, но точно так же невозможно объявлять его однозначно защищающим интересы должников или кредиторов. В то время как в обыденных делах, связанных с долгами, бюрократическая машина проявляла достаточную эффективность, противовесом ей были личное усмотрение и личное влияние, шла ли речь о взыскании долгов или о противодействии кредиторам, или же о заключении частных мировых соглашений.

Неудивительно само по себе, что обычные люди нередко оспаривали действия полиции и бюрократического аппарата, поскольку так сплошь и рядом поступали даже представители низших социальных слоев Российской империи[595]. Тем не менее уверенность и даже рвение, с которыми якобы угнетенные люди ввязывались в такие конфликты, свидетельствует о том, что городские классы были и культурно, и на уровне сознания готовы к активному участию в политической и социальной жизни. Вопреки традиционному представлению о том, что в России «отсутствовал» политически сознательный «средний класс», российские горожане были способны использовать свои капиталы, свой социальный статус и знакомство с судебными и прочими бюрократическими процедурами для защиты своей собственности и участия в сложных взаимоотношениях с административными властями[596].

Формальные каналы: взыскание долгов и полиция

Взыскание долгов являлось лишь одной из многочисленных функций полиции в дореформенной России. В середине XIX века уставы Екатерининской эпохи, которым подчинялись губернские и городские власти, все еще оставались в силе[597]. Принято считать, что полиция в царской России обладала чрезвычайно широкими полномочиями, особенно в сравнении с дореформенными судами. В то же время Россия парадоксальным образом была недостаточно обеспечена полицией даже после ее реорганизации в 1850-х и 1860-х годах, прежде всего в силу чрезвычайно широкого спектра возложенных на полицию обязанностей. К этому прибавлялись нехватка кадров, их недостаточная подготовленность и слабое финансирование, способствовавшее коррупции[598].