Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Существовало относительно немного надежных методов противодействия требованиям кредиторов. В отличие от англо-американских традиций такой вариант, как забаррикадироваться в собственном доме, был в России исключен[602]. Однако должник мог изменить место жительства, не известив об этом кредиторов, хотя при этом он рисковал возможным обвинением в злонамеренном банкротстве. Также должник мог воспользоваться помощью членов семьи или поступить на государственную службу, поскольку государственные служащие не подлежали заключению под стражу за долги, пока часть их жалованья изымалась в пользу кредиторов[603]. Некоторые лица служили на низкооплачиваемых или даже на бессмысленных должностях с тем, чтобы уклоняться от взыскания долгов. Например, молодой мот граф Дмитрий Толстой в начале 1860-х годов служил в Московском благородном собрании исключительно с этой целью[604].

Накануне судебной реформы 1864 года в обществе были широко распространены представления о том, что русская судебная система по сути «нацелена на защиту должника», делая взыскание долгов чрезмерно сложным делом, так что некоторые провинциальные дворяне требовали реформы в надежде на удешевление кредита[605]. Однако на практике, как и в любой другой правовой системе, эффективность взыскания всецело зависела от относительной состоятельности сторон, их социального положения и связей. В конце концов, британские аристократы подвергались ничуть не меньшим нападкам за то, что их статус, богатство и привилегии защищают их от взыскания долгов, чем Голицыны, Нарышкины и Юсуповы[606].

Судя по всему, намного большее значение, нежели какой-либо гипотетический перекос в процедуре, имел географический фактор: должники со средствами могли скрыться от кредиторов, перебравшись в другой город. Мемуарист, историк и предприниматель Дмитрий Никифоров вспоминал, как в 1860-х годах он пытался взыскать долг с Валериана Александровича Воейкова, которого можно было назвать финансистом, несмотря на его страсть к азартным играм, и как тот стремительно переезжал из Петербурга в Москву и обратно, скрываясь от полиции[607].

Огромные российские расстояния делали взыскание долга сложным делом даже для самых влиятельных кредиторов. В 1847 году, задолго до Великих реформ, группа ведущих петербургских купцов, в которую входил банкир императорского двора барон Александр фон Штиглиц, получила от царя личное разрешение нанять офицера Корпуса жандармов штабс-капитана Коломийцева для взыскания долгов в их пользу в Московской, Владимирской, Смоленской, Калужской и Нижегородской губерниях; как указывали сами эти купцы, им было затруднительно добиться этого от местных судов и полиции из-за связей их должников с полицейскими и судейскими чинами. Коломийцев, судя по всему, проявлявший особый интерес к этой сфере, угрозами заставил многих должников заплатить либо выдать сокрытые активы, но к подобному методу взыскания долгов, очевидно, могли прибегать лишь кредиторы с особенно хорошими связями[608].

На страницах данной книги нам встречаются многочисленные должники – обычно богатые или по крайней мере имущие люди, – лишившиеся своих имений, лавок и фабрик, объявленные несостоятельными, а иногда и попадавшие в тюрьму несмотря на свое положение и репутацию. В реальной российской судебной практике трудно выявить какой-либо перекос в сторону «защиты должника», если не считать того, что у богатых людей действительно имелось больше возможностей, чтобы противодействовать взысканию с них долгов, – и все же они не имели абсолютной защиты от него. Даже в XVIII веке процедура взыскания долгов в России, при всем снисхождении по отношению к аристократам, была очень суровой в отношении к простым людям[609].