Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

По иронии судьбы реформа 1864 года скорее ограничила, а не облегчила доступ к юридическому консультированию, приведя к созданию малочисленной организации элитных присяжных поверенных для обслуживания наиболее богатой клиентуры и переведя прочих их коллег в разряд второстепенных «частных поверенных» или даже нелегальных «подпольных» адвокатов[810]. Хотя следствием реформы стало усиление контроля над адвокатами – со стороны как властей, так и их собственных профессиональных органов, – оно не гарантировало качества их услуг и не устраняло конфликтов интересов, растрат и прочих нарушений этики, не говоря уже о нецивилизованном поведении[811]. Даже если мы с готовностью признаем политическое и идеологическое значение организованной элитной юридической профессии и ее ключевое влияние на пореформенные публичные уголовные и политические процессы, важно не преувеличивать ее влияния на повседневную практику российского судопроизводства, особенно в случае имущественных и долговых тяжб, не имевших серьезной политической подоплеки.

Напротив, до 1864 года существовало очень мало ограничений в отношении того, кто мог взять на себя роль юридического представителя. В принципе им мог стать любой способный выступать в суде в качестве истца или ответчика – то есть все, помимо несовершеннолетних, духовенства, осужденных преступников и представителей некоторых других менее важных категорий. Гражданские чиновники имели право составлять прошения и другие юридические документы, если только они не были уволены за какие-либо проступки, и могли участвовать в процессе в качестве полноценных юридических представителей с адвокатскими полномочиями, если только они не служили в Правительствующем сенате или процесс не проходил в их собственном суде или учреждении[812]. Во всех прочих случаях конкретное лицо могло быть лишено права на оказание юридических услуг лишь по постановлению суда[813]. При этом власти оставляли за собой широкие полномочия на преследование ходатаев. «возбуждающих крестьян [и других простолюдинов] к подаче ябеднических просьб из видов корысти»; наказание могло варьироваться от ареста или порки до отдачи в солдаты или ссылки по решению уголовного суда в случае повторных проступков[814].

Организованная адвокатская профессия обычно включается в число ключевых элементов современной юридической системы, отсутствовавших в дореформенной России[815]. Однако критики старой системы нередко забывают, что в ней существовал широкий круг практикующих адвокатов, способных обслужить различные классы населения. Эти адвокаты, во многом оклеветанные юристами пореформенной эпохи, очень различались своими способностями, образованием и социальным положением: среди них встречались как доверенные дворовые крепостные, так и образованные юристы, занимавшиеся апелляционным производством в Сенате. Подобно юристам в любой правовой системе, они были элементом, необходимым для функционирования российской культуры кредита, хотя лишь некоторые из этих адвокатов также играли роль кредитных маклеров и деловых посредников.

Найти негативные отзывы о дореформенных юристах не составляет труда. По утверждению одного современного историка, в дореформенных судах было дешевле подкупить судебного письмоводителя, чем нанять «адвоката»[816]. Примеры из мемуарной и художественной литературы подбираются так, чтобы засвидетельствовать «презрение» и «подозрение» по отношению к дореформенным ходатаям, как будто презрение или подозрительное отношение к юристам существовало исключительно в дореформенной России и нигде больше[817]. Современная критика восходит к работам досоветских историков, включая Иосифа Гессена, либерального автора первого всеобъемлющего исследования о русской адвокатуре, приводящего самые язвительные из критических отзывов мемуаристов в адрес стряпчества (как в просторечии именовались ходатаи по самым простым судебным и прочим официальным делам)[818]. Утверждению такого пренебрежительного отношения способствует и распространенное – и ошибочное – использование термина «стряпчий» применительно ко всем дореформенным юристам вообще[819]. Если «стряпчий» было разговорным и даже простонародным словом для обозначения частных юридических представителей, то в дореформенных юридических документах и переписке чаще всего использовалось понятие «поверенный», подчеркивавшее, что те были доверенными лицами. Более того, это позволяет говорить о значимости их преемственности с пореформенными «присяжными поверенными» (при этом просто «присяжными» для простоты называли «присяжных заседателей»).