Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Жандармы отмечали, что ни один добросовестный поверенный не взял бы на себя такое опрометчивое обязательство. Значит, поведение Давыденко, возмутительное по любым меркам, в глазах Третьего отделения, не испытывавшего каких-либо особых симпатий к частным практикующим адвокатам, не укладывалось в рамки общепризнанных стандартов поведения. При столкновении с жандармами Давыденко заявил им, что не боится ни их, ни их начальства из Третьего отделения, ни петербургского губернатора и что они «не могут воспретить ему вести дела как он хочет». Этот разговор состоялся в октябре 1864 года; до эпохальной судебной реформы оставался всего месяц, и Давыденко, возможно, вел себя так дерзко потому, что в воздухе веяло духом реформ[847]. Жандармы были, очевидно, уверены, что поверенные ценят свою репутацию; в 1863 году, в связи с долговой тяжбой между престарелым князем Федором Андреевичем Голицыным и его зятем, жандармы убедили Ефремовского, адвоката Голицына, добиться полюбовного соглашения между сторонами. В противном случае, если дело будет передано в суд и он проиграет, указывали они, он «возбудит в обществе невыгодное о себе мнение, как адвокат»[848].

На нижнем конце шкалы находились российские аналоги хорошо известных в историографии мелких британских крючкотворов, за небольшие деньги составлявших судебные прошения и часто подвергавшихся критике за участие в легальных – или нелегальных – махинациях[849]. Купец и мемуарист Иван Слонов вспоминал:

У Воскресенских ворот, около здания губернского правления, с незапамятных времен находилась сутяжная биржа стряпчих, приказных и выгнанных со службы чиновников, занимавшихся писанием разных доносов, ябед и прошений для неграмотного, темного люда. В простонародье такие лица известны под названием «аблакатов от Иверской» [имеется в виду близлежащая часовня Иверской Богоматери]. Все они поголовно алкоголики, с опухшими лицами и с красно-сизыми носами. «Аблакат», найдя на улице клиента, приглашал его следовать за ним в трактир «Низок». Там за косушку водки, выслушав клиента, он писал ему такое витиеватое прошение, что понять написанное нельзя было не только постороннему человеку, но оно часто было непонятно и самому автору…[850]

Из слов Слонова следует, что лишь бедные и невежественные клиенты нанимали подобных адвокатов. В одной из пьес Островского «абвокат» Петрович, в качестве приработка подделывавший паспорта, дает своему соседу-подростку советы на случай возможных неприятностей с полицией после того, как тот поцеловал дочь купца; важный юридический момент заключался в том, что он не перелезал через забор в сад купца, потому что его ноги находились на улице, а формально в саду оказались только его губы[851].

Как показывает историк права Уильям Померанц, подобные практикующие адвокаты низшего уровня сохраняли свое значение еще долго после реформы 1864 года, вызывая озабоченность у властей и официально признанных присяжных поверенных[852]. Иногда в роли таких «подпольных» юристов выступали бывшие канцелярские служители, но в некоторых случаях они не имели каких-либо явных прежних связей с официальным миром. Юридических представителей низшего уровня порой нанимали даже богатые дворяне – такие, как вдова титулярного советника Александра Васильевна Куприянова, сражавшаяся в конце 1840-х годов с кредиторами своего покойного кузена за его наследство и не спешившая признавать эту собственность своей, чтобы та не была продана за долги[853]. Куприянова наняла неграмотную московскую мещанку Степаниду Матвееву, а затем – еще одну московскую мещанку, Елизавету Дюшкову, с тем чтобы те помогали ей хлопотать в судах. Неизвестно, составляла ли Куприянова свои прошения сама или нанимала для этого кого-то еще, но ее мастерски защищали в суде – то ли мещанки знали свое дело, то ли их мнимая уязвимость являлась составной частью стратегии в тяжбах Куприяновой.