Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Понятно, что начальство Штибинга не стремилось немедленно обращаться в полицию, поскольку официальное расследование могло повредить репутации Совета и, соответственно, его чрезвычайно прибыльной деятельности. В России, как и в викторианской Англии, наниматели нередко предпочитали разбираться с расхитителями частным образом[878]. Однако руководство Совета не сделало никаких попыток взять Штибинга под стражу или каким-то иным образом помешать ему скрыться. Он сбежал сразу же после того, как его оставили одного после допроса, и потому мы уже не узнаем мотивы его поступков. Он оставил письмо, в котором сообщил, что собирается утопиться в Москве-реке, а всю вину за его преступления он просил возлагать только на него одного. Две недели спустя в реке нашли труп; он настолько разложился, что полиция не смогла установить точную причину смерти, но на теле не было никаких явных признаков побоев или ранений. Родственники Штибинга подтвердили, что одежда, обнаруженная на теле, принадлежала ему.

Однако самого тела им так и не показали, и нам остается только догадываться, действительно ли Штибинг покончил с собой или сумел инсценировать свое самоубийство. Интересно, что одежда, найденная на трупе, принадлежала Штибингу, но не соответствовала описанию того, как он был одет, когда его видели в последний раз; более того, в полицейском протоколе указано, что покойному примерно 45 лет, в то время как Штибингу было только 24 года. Так или иначе, Палата уголовного суда, не убежденная имеющимися фактами, постановила «суждения не иметь» в отношении трупа или Штибинга до тех пор, пока он не будет найден. Кем бы на самом деле ни был покойный, после того, как выяснилось, что Штибинг злоупотребил доверием, которым пользовался благодаря своему положению в рамках российской кредитной системы, его единственным спасением – по крайней мере, у него в мыслях – была лишь его буквальная либо метафорическая смерть, после которой ему оставалось лишь совершать новые подлоги и начать жизнь заново в качестве совершенно новой личности – как будто его старая личность, лишившись своей респектабельности, утратила всякую ценность.

Традиционные кредитные связи между знакомыми и родственниками оставались в царской России прочными до самой революции. Однако использование посредников, не обязательно знакомых обоим участникам сделки, являлось в Москве обыденной практикой задолго до Великих реформ, судя по тому, что даже такие личности, как Коротков, имели возможность или по крайней мере пытались таким образом зарабатывать на жизнь. Не менее традиционным было и обращение к услугам агента, представлявшего одну из сторон. Грань между кредитными посредниками и практикующими адвокатами была размытой. Хотя такие авторы времен империи, как Гессен, подчеркивали полную новизну института организованной адвокатуры с точки зрения ее кадров, в число первых 27 поверенных, принесших присягу в 1866 году, входили люди, ранее уже занимавшиеся юридической практикой, – Николай Аристов и Адам Фальковский, а также несколько юристов, практиковавших в Московском коммерческом суде[879].

Из подлинных судебных дел, в которых фигурируют дореформенные судебные поверенные и адвокаты, можно увидеть, что, хотя будущее повышение социального статуса и профессиональная самоорганизация явно должны были принести им выгоду, они вовсе не являлись никчемными и жалкими людьми, какими их описывают предреволюционные публицисты, поставившие своей целью увековечить достижения Великих реформ. Наоборот, дореформенные юристы как группа оказывали востребованные и действенные услуги своим клиентам и судебной системе в целом. В то время как для сложных дел, таких как апелляционные слушания в Сенате, можно было воспользоваться услугами образованных адвокатов, к которым обращались также такие богатые и видные клиенты, как купец Бутиков, при решении вопросов, требовавших в первую очередь практической сметки и опыта, а не университетского образования или бойкого пера, с успехом могли быть задействованы юристы средней руки. Их профессия явно приносила им достаточно денег, оставляя нишу и для таких «адвокатов» низшего уровня, как Коротков. Более того, важно отметить, что, согласно Уильяму Померанцу, иерархия качества и характера юридических услуг, существовавшая в России до реформы 1864 года, сохранялась и после нее. В целом не следует преувеличивать реальные недостатки дореформенных практикующих юристов или использовать их как доказательство исключительности России с правовой точки зрения.

Глава 9. Кредиторы и должники в дореформенном суде