Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Юристы и мемуаристы пореформенной эпохи явно не ставили перед собой цель объективно проанализировать дореформенное правосудие. Однако, даже принимая все, что они писали, за чистую монету, можно увидеть, что отнюдь не все они огульно осуждали старый суд, но приводили достаточно примеров его справедливости и профессионализма. Например, часто в литературе приводятся слова, написанные Иваном Аксаковым в 1884 году о его молодых годах, проведенных на службе в старом суде. Он замечал, что во всесословных судах второй инстанции (палатах) служили «уже правоведы», то есть выпускники элитного Императорского училища правоведения, которые отказывались руководствоваться при рассмотрении дела исключительно «запиской», составленной нижестоящими чиновниками (см. ниже), и читали подлинные документы[890].

Василий Геттун, чьи мемуары содержат обширные сведения о покровительстве, взятках и всевозможных служебных злоупотреблениях начала XIX века, начал свою карьеру юриста в Петербурге, вызвавшись добровольно и бесплатно, по собственной инициативе, расследовать дело мелкого чиновника с далекого Урала, несправедливо осужденного и приговоренного к каторжным работам. Когда значительно позже великая княгиня Екатерина Павловна спросила его на светском рауте, как быть судье в гражданском деле, если неясно, кто прав, а кто виноват, Геттун ответил, что по умолчанию следует выносить решение в пользу того, кто беднее. Даже принимая во внимание, что слова Геттуна могли быть лицемерием, важно отметить всеобщие настроения, на которых он пытался сыграть[891].

Завершая резкий анализ недостатков судов, даже Колмаков задается вопросом: «Были ли такие и подобные явления общны и повсеместны? Нет, скажу я. Были и такие палаты и в особенности те, где председатели по назначению от правительства, при помощи дельных товарищей, вели дела быстро и решали их правильно. Но это были исключения». Как полагал Колмаков, главным фактором, снижавшим эффективность работы судебных палат, были их «учреждени[я] крепостной части, что ныне возложено на нотариусов», в которых множество плохо оплачиваемых канцелярских служителей занимались регистрацией важнейших имущественных и судебных документов, таким образом создавая обильную почву для злоупотреблений. Из-за этого, согласно Колмакову, суды в целом и получали репутацию мест, в которых процветает взяточничество. Колмаков явно намекает на то, что репутация служащих крепостных экспедиций как хронических мелких взяточников в реальности не распространялась на чиновников самих судов[892].

Илья Селиванов в своем остросатирическом описании престарелых судей из московских департаментов Сената вместе с тем добавляет, что некоторые из сенаторов не походили на своих коллег с их дряхлостью и некомпетентностью, а с готовностью занимались делами. Опять же, речь идет о периоде до 1832 года[893]. В своем труде по истории русской адвокатуры Гессен признавал, что в дореформенной России встречались и хорошие адвокаты. Его же свидетельство, что среди адвокатов попадались и плохие, не кажется особо удивительным или ужасающим – ведь, если на то пошло, создание организованной адвокатуры само по себе не обязательно меняет подобную ситуацию к лучшему[894]. Блинов, упоминая ужасы дореформенной процедуры уголовного судопроизводства, отмечает, что от них были избавлены «привилегированные» правонарушители[895]. На удивление проницательное описание дореформенного правосудия принадлежит перу журналистки Екатерины Козлининой, но речь у нее опять же идет в основном о полицейских процедурах, а не о самих судах. Осуждая их нравственные и интеллектуальные основы, она указывает, что реальные институты и процедуры несли в себе и позитивное начало; например, прежде можно было вынести аналог условного приговора – «оставить под подозрением», как это называлось в те годы, – в то время как пореформенная процедура уголовного судопроизводства исключала такую возможность. Даже печально известное своей суровостью полицейское расследование мелких правонарушений, главным инструментом которого были побои и щедро назначаемые телесные наказания, шло быстро и – как намекает Козлинина – в принципе его результаты заслуживали доверия. Несмотря на реформаторскую риторику Козлининой, из ее слов вырисовывается картина небезупречного, но динамичного и жизнеспособного юридического и административного аппарата[896].