Как отмечал один малоизвестный дореволюционный юрист, тот факт, что в судебных разбирательствах нередко участвовали члены разных сословий, вынуждал дореформенные суды на практике работать как единый орган[911]
. Совместные заседания сословных судов, предписанные в «Учреждениях для управления губерний», активно практиковались в XIX веке. Правила общих присутствий уездных судов и магистратов были прописаны в законе от 1848 года. Во главе таких присутствий были председатели уездных судов, назначенные властями, кроме того было три или пять выборных судей-заседателей, в зависимости от того, участвовали ли в деле заседатели от крестьян[912]. В Москве практика общих присутствий при рассмотрении как уголовных, так и гражданских дел получила распространение по крайней мере к середине века. Практически все важные гражданские дела, разбираемые в данной книге, рассматривались в первой инстанции в общем присутствии двух или трех московских судов.Для того чтобы составить точную статистику на основе ежегодных «журналов» каждого суда объемом в тысячи страниц, понадобятся годы, однако некоторое представление об общих тенденциях дают сведения за 1860 год о случаях, когда Московский магистрат приглашал членов уездного суда на совместные слушания по различным гражданским делам (см. таблицу 9.1)[913]
. Как видно, этот список не чрезмерно велик, поскольку, судя по всему, в магистрате не разбирались «коммерческие» дела, в которых с большой вероятностью участвовали купцы; они судились друг с другом в Коммерческом суде[914]. Также в этот список не включены уголовные дела и случаи, когда какой-либо иной суд приглашал членов магистрата и других судов наПри этом именно остро критикуемая пресловутая николаевская сверхцентрализация, из-за которой главными принимающими решения судебными органами стали внесословные губернские судебные палаты и Правительствующий сенат, способствовала укреплению единой правовой системы в центральных губерниях империи[915]
. Из этого не следует, что процедуры в судах низших инстанций всегда были чистой формальностью; во многих случаях все самое интересное происходило именно там (например, в деле о долгах в связи с наследством Благинина, в котором участвовали чиновник из Оренбургской губернии и московская мещанка)[916]. Как отмечал Илья Селиванов, председатель Московской уголовной палаты в 1850-х годах, задача уездного суда заключалась в вынесении относительно суровых приговоров, которые смягчались после пересмотра дела[917]. В то же время суды высших инстанций могли и просто утвердить решение нижестоящего суда.Тем не менее из многочисленных прочих примеров следует, что суды губернского уровня – палаты гражданского и уголовного судов – обладали реальным авторитетом, ответственностью и юридическим опытом в сравнении с сословными судами первой инстанции и что низшие суды на практике функционировали как подразделения палат, по сути исполняя наиболее обременительную часть их обширных обязанностей[918]
. В том, что касается уголовных дел, палата должна была пересматривать приговоры по всем, кроме самых мелких правонарушений, а в том, что касается гражданских дел, по всем тяжбам, в которых фигурировали суммы более 30 рублей, проигравшая сторона могла подать на апелляцию в палату – и практически всегда делала это[919].Один из показательных примеров – дело о взыскании долга с вдовы камер-лакея Настасьи Чижиковой, в котором суд постановил продать дом, принадлежавший женщине – поручительнице за долг Чижиковой[920]
. Это банальное и несложное дело показывает, что уездный суд не являлся полноценным судебным органом, потому что палата отслеживала и подвергала проверке и пересмотру все, даже самые маловажные, этапы тяжбы. Палаты уголовного и гражданского судов пересматривали все сколько-нибудь важные дела, порой вдаваясь в мельчайшие подробности, и тем самым в целом уничтожали и без того сильно размытую сословность в дореформенном судоустройстве.